Наша компания
Шрифт:
— А зимой разве тоже строили?
— Конечно, строили. И нам тепло было, и цемент не замерзал. Когда ты с отцом поднимался, заметил — трубы кругом?
— Да. И насосы видел. Здоровенные такие.
— Вот. Насосы эти называются калориферы. Они по трубам гнали к нам в шатры теплый воздух, а холодный откачивали.
Николай продвигался вдоль кладки, за ним продвигался и Витя.
Снизу по-прежнему доносился скрежет бетономешалки и поющий звон электрических пил. Где-то гулко и размашисто бил молот.
—
— Ладно, скажем, — ответили девушки. — Коля, слышишь?
— Слышу. Позвоните диспетчеру от моего имени, и пусть поднимут.
— А что, — удивился Витя, — дом еще не готов, а у вас уже телефон есть?
— Да, есть специальный телефон. Мы по нему разговариваем с диспетчером на подъемном кране.
Витя давно уже томился от нетерпения и вот, наконец, решился и попросил:
— Разрешите мне уложить один кирпич. — И, боясь, что Николай ему откажет, он покраснел и совсем тихо добавил: — Я только попробую. Разрешите.
— Попробую, говоришь, — ответил с улыбкой Николай. — Охота, значит, взяла. Это хорошо. — И, обращаясь к девушкам, он громко сказал: — Девчата, а девчата! Как? Примем его в бригаду?
— Отчего не принять, — раздались голоса.
— Ну, столковались! Держи, — и Николай протянул Вите свои рукавицы. — Ася, дай пустой ящик. А то мастер ростом коротковат.
Девушка принесла ящик. Николай показал Вите, куда он должен вмазать свой кирпич.
Витя встал на ящик и надел холщовые рукавицы. Ему приятно было ощущать их на руках — большие, потертые в швах, пахнущие цементом.
Витя выбрал кирпич порумянее, чтобы без щербинок и трещин, облепил его цементом и, пристукнув по нему рукояткой лопаточки, как это делал Николай, аккуратно установил в ряд кладки.
ДАЛЬНИЙ ПЕРЕГОН
Над лесом нависла грозовая туча. Она гнала перед собой холодный вихрь, от которого по лесу шел тягучий медный гул. Птицы в борьбе с ветром неподвижно повисали в вышине, часто махали крыльями, напряженно вытягивали шеи, но ветер сносил их в сторону. Из густых ельников выметало сухую хвою, обрывки паутины. Лягушки в душных торфяных болотцах попрятались кто куда. На выкосах развеяло плохо уложенные стога сена и скрутило из него огромные шары, которые, сталкиваясь друг с другом, перекатывались по лугу.
Туча быстро приближалась.
В железнодорожной сторожке Сережа с сестрой Танюшкой были одни. Их мать, путевой обходчик, ушла проверять линию перед курьерским поездом.
Поезд должен был остановиться на дальнем перегоне и взять срочную почту, которую доставляют сюда с большого и ответственного строительства.
Почту обычно привозит на своем «пикапе» Максим Антонович,
С самого детства живет Сережа возле железной дороги. Он уже неплохо разбирается в ее спецслужбе.
Ему, например, известно, что поезда-экспрессы и курьерские имеют номера от второго до четвертого, скорые — от пятого до тридцать восьмого, обыкновенные товарные — от пятисотого до шестисотого, а товарные сквозные, которые, мчатся, как экспрессы, без всяких отцепок и прицепок на станциях, потому что везут грузы особой срочности: хлеб, уголь, нефть, руду, — у них номера от шестисотого до тысячного.
Сережа часто провожал эти летящие мимо их поста магистральные, курьерские или скорые составы.
Летят они — от колес ветер, под шпалами похрустывает щебенка, прогибаются на стыках рельсы: тяжело нагружены вагоны.
Мама иногда разрешала Сереже держать сигнальный желтый флаг — путь свободен!
Сережа даже не жмурился, когда его обдавало паровозной гарью и горячими брызгами пара; он еще выше поднимал на пороге домика флаг: «Лети, поезд! Труби, гудок! Стучите, колеса!»
Из клетки выпрыгнула крольчиха и длинными прыжками скакала по двору — искала, где бы укрыться от грозы. Тарахтя и подпрыгивая на корнях деревьев, словно гоняясь за Сережей, каталось по земле ведро.
Сережа с трудом загнал в чулан кур и подпер дверцу доской.
Крольчиха больно исцарапала Сережу, пока он тащил ее до клетки.
В сенцах, в полотняной рубашке до пят, стояла худенькая, бледная Танюшка с широко раскрытыми испуганными глазами. Ветер трепал ее светлые волосы, и она взяла в рот концы тонких, как мышиные хвостики, косичек.
Девочка тихо всхлипывала.
— Ты зачем вышла? — подбежал к ней брат, схватил за руку и увел в комнату. — Ложись. Тебе нельзя вставать.
Танюшка вторую неделю болела, и, когда мать уходила, Сережа присматривал за сестренкой.
— Боюсь я, — пожаловалась Таня.
— А ты не бойся. Мама скоро придет, — сказал Сережа, подтащил табурет к окну, взобрался на него и закрыл форточку.
С железнодорожной насыпи ветер вздымал песок. Потрескивали в окнах стекла.
Темень делалась все гуще.
Сережа зажег керосиновую лампу.
Танюшка забилась в угол большой деревянной кровати, укрылась просторным одеялом и притихла.
Она вспоминала радостные, солнечные дни, когда была здорова и выходила с Сережей встречать мать, которая возвращалась с обхода путей.
Обычно первым из-за поворота дороги выскакивал щенок Бубенчик. Бежал он во всю мочь, сшибая с сорняков колючки, и потом на крыльце долго отряхивался от них.
Сережа принимал из маминых рук гаечный ключ, кирку, фонарь и холщовую куртку, пахнущую паровозом, а Тане мама надевала на голову новенькую форменную фуражку. И все вместе возвращались они домой.