Наша компания
Шрифт:
Дома Таня подавала маме цветочное мыло, полотенце и ковш с горячей водой.
А когда мама ложилась спать рядом с Таней и Таня могла прижаться к ее плечу, тогда ей были нипочем самая злая гроза и даже толстые шмели, которые днем всегда нарочно крутятся вокруг Тани и сердито гудят.
Но вот уж, по правде сказать, кто не пугается шмелей, так это Бубенчик. Он смело принюхивается к шмелям и страшно клацает на них зубами.
За это Танюшка очень уважает Бубенчика.
Дождь хлынул разом. Вода забурлила в черепице, торопливо
— Маму дождь намочит, — робко сказала Танюшка.
— Не намочит, — ответил Сережа. — Она к балкам успела, там переждет.
Сережа знал, что мать промокнет: она обязана осмотреть линию. Про балки он сказал, чтобы успокоить сестренку.
Дверь скрипела. Когда налетал ветер, лязгал засов. Сережа вздрагивал, задерживал дыхание и, не отрываясь, глядел в сенцы, в затаившуюся тьму.
Было страшно, хотя Сережа понимал, что ему нельзя бояться: он старше Танюшки и, главное, единственный мужчина в доме.
... Сережа помнил отца.
Больше всего ему запал в память тот день, когда в сорок втором году он провожал отца на фронт.
Дома, на полу, расстелили солдатскую шинель, только что полученную отцом на сборном пункте. Шинель оказалась такой большой, что заняла почти все свободное место в комнате.
Мать и Сережа помогали отцу скручивать ее в плотную скатку. Потом мама дала папе на дорогу иголку, отмотала от клубка суровых ниток, насыпала полную табачницу крепких махорочных корешков и приготовила половину листа старой газеты. Отец взял газету, сложил ее наподобие маленького блокнота и спрятал за отворот новенькой пилотки.
Когда все уже было собрано, папа сказал: «Ну вот, солдат и в поход снаряжен».
До отъезда оставалось еще много времени. Отец с матерью вышли из дому пройтись на прощание. Они медленно пошли вдоль линии, навстречу догоравшему за лесом красному солнцу.
Сережа с Таней остались дома. Танюшке тогда было всего два месяца.
В углу комнаты стояла папина скатка. Сереже сделалось очень грустно. Он сел около скатки, прислонился к ней щекой и заплакал.
На вокзале отец долго держал Сережу на вытянутых руках и смотрел в глаза. Отец был сильный, он легко поднимал тяжелый буфер от вагона.
Теперь они остались втроем: отец с войны не вернулся. Мать заменила его на работе, а Сережа с Танюшкой сделались ее помощниками.
В память об отце мама хранит в коробке из-под охотничьих гильз полевые зеленые погоны с красными сержантскими нашивками, пачку ласковых отцовских писем в самодельных, неровных конвертах, вместо клея прошитых сбоку суровыми нитками. На конвертах — треугольные строгие печати: «воинское».
Хранит мама в этой коробке и фотографии, на которых папа заснят еще учеником-путейцем, в примятом набок картузе.
Фотографии все старинные, на толстом белом картоне с оттиснутыми на нем различными медальками вроде золотых монеток и смешными и неясными для Сережи надписями: «Фотография Бласко Гварнелли, город Стерлитамак, удостоен медалей эмира бухарского и королевы сербской».
Последние годы мама все чаще сидит по вечерам у огня молчаливая и перебирает эти старинные, с медальками карточки.
В такие минуты Сережа еще острее чувствует, как необходимо ему поскорее стать взрослым и сильным.
Сережа может уже устанавливать в метель придорожные щиты от заносов, наколоть дров, умеет и сучить дратву, чтобы подшить Танюшке валенки.
Управляется он и со стрелкой. На их перегоне есть ветка на торфяники, а при ветке — ручная стрелка. Рычаг у стрелки тяжелый, но Сережа справляется уже и с ним.
Сережа еще не такой сильный, каким был отец, но он будет таким же сильным. И настанет день — Сережа вытащит из чулана буфер и выжмет его.
Бахнул удар грома. В печной трубе треснуло, загудело. Таинственно зашелестела на чердаке солома, будто кто-то в ней ворочался, закапывался.
Сережа заставил себя встать и задвинуть печную вьюшку. При этом ему казалось, что в затылок вот-вот вцепится летучая мышь.
Летучие мыши живут на чердаке, он их побаивается. Это, наверное, они копошатся там в соломе.
Сережа с беспокойством взглянул на стенные часы. Скоро подойдет курьерский, а мамы все еще нет.
Сквозь порывы дождя и ветра где-то далеко просигналила автомашина.
Замолкла.
Потом опять начала посылать короткие тревожные сигналы.
Сережа прислушался. Сигналила машина Максима Антоновича. Может, что-нибудь случилось?
Сережа быстро оделся.
Но тут бесшумно мелькнула в тучах огненная нить, опалив сторожку сухим, колючим светом. Гром ударил, казалось, прямо в крышу, качнул дом и с ворчанием покатился вдаль по рельсам. В часах протяжно и грустно запела пружина.
Сережа на секунду замер. Сердце стукнуло и будто остановилось. Он загасил лампу и вышел.
Ветер набросился на него, едва он открыл дверь. Мальчик зашагал по проселку вдоль железной дороги, навстречу сирене «пикапа». А машина все сигналила и сигналила.
Шумели вершины деревьев, обламывая друг о друга ветви. Приплясывал, гудел дождь.
Сережа закрывался рукой от потоков воды, спотыкался, скользил.
По обеим сторонам дороги в глубоких водомоинах клокотали, пенились буруны, оглушительно стрелял гром.
Сережа добрался до столба, на котором была надпись: «Свисток». Еще совсем недавно с Таней побелили они этот столб и выложили его основание битым кирпичом.
Мальчик на минуту прислонился к столбу — перевести дыхание, потом снова пошел вперед.
Вскоре проселок свернул с железнодорожного полотна в сторону, в лес, к торфяным болотам. В лесу идти сделалось легче, не так дул ветер, но зато было темнее.
Дорогу все больше заливало водой. «Наверно, прорвалась из болот», — подумал Сережа.