Наша Маша (Книга для родителей)
Шрифт:
Мы все смеемся и умиляемся, и вот уже даже в тетрадь это событие попадает, но по существу это совсем не то, что должно попадать в эту тетрадь.
Случаи, когда Маша взросличает, не самые интересные. Ведь это— прямое подражание маме, обезьянство чистой воды и самодеятельности, творчества здесь— ни на копейку.
* * *
Стучит в дверь:
— Тук-тук.
— Кто там?
Басом:
— У-го-мон. Кто у вас здесь не спит?
— Я не сплю.
Входит:
— Я сейчас буду вас угоманивать. Я вас угомоню.
* * *
А вчера пришла, просит дать какую-нибудь книгу.
— Папа, дай книжку. Пожалуйста. Я без спросу не хочу брать.
5.11.59.
...Склонность к юмору, к острячеству не оставляет ее. Вчера взяла бумажку от тянучки, бумажка свернулась в трубочку. Машка сунула ее в рот и говорит:
— Папироска.
Я говорю:
— Не папироска, а мамироска.
Каламбур до нее не дошел.
— Нет,— говорит,— папироска.
Потом вдруг осенило. Засмеялась и говорит:
— Машироска.
* * *
Это еще на даче было. Обращаюсь к Машке:
— Пожалуйста, дай очки!
А она:
— Где кабачки?
Позже я ставлю на живот грелку и говорю:
— Брюхо болит.
Она хохочет:
— Брюки болят?
И острить любит, и к рифме ее тянет.
7.11.59.
Праздники. А мы с Машкой на больничном положении.
Температура у нее все эти дни прыгает. Кашляет. Жалуется на горло.
И другие вещи огорчают меня. Например, те страхи, которые вдруг напали на Машку. Уходишь из столовой, а она:
— Не уходи! Я боюсь! Я боюсь одна!
— Кого ты боишься? Чего ты боишься?
— Боюсь!
И не знаешь что делать, как разогнать эту нечисть, эти призраки, мешающие Машке засыпать, спать, играть.
Вот еще один минус единственного ребенка! Боятся, конечно, и в больших семьях, но там ребята или не дают друг другу пугаться, или пугаются скопом, все вместе, а в этом не только ужас, но и радость и даже блаженство.
* * *
Вчера мама подарила Маше к празднику два больших надувных шара. Маша принесла их показать мне. Я говорю:
— Кому это? Маше и Алеше?
— Нет, это мне.
— Ты же большая. Ты же— мама.
Нет, жалко ей шариков. В конце концов Маше (то есть маме Элико) она согласилась подарить один шарик, а мне— нет.
Сегодня, когда я завтракал в столовой, пытался возобновить этот разговор.
— Так как же? Подаришь Алеше один шарик?
— Нет, я что-нибудь другое подарю.
— Какая же ты мама?!
— Мне они нравятся, эти шарики.
Объяснил, что именно то, что нравится, и надо отдавать другим.
Слушала внимательно, но поняла ли— бог ведает.
Говорит:
— Я тебе одну тряпочку подарю, у меня есть.
— Не надо мне тряпочек.
— Алеша, я сейчас принесу тряпочку.
— Не хочу я быть Алешей. Не хочу быть твоим сыном. Я— папа.
Для нее это большое огорчение.
Говорит:
— Папа... На тебе шарик... понарошку. Алеша, на, возьми!
И подает мне что-то воображаемое в щепотке.
— Нет,— говорю,— такого шара мне не надо. Вот тебе Алеша! На! Играй!
И понарошку даю ей маленького Алешу.
Она расстроена.
Однако шарик мне так и не подарила.
Я тоже огорчен. Но, поразмыслив, нахожу утешение.
Глупая Маша не научилась еще (и дай бог не научится) лицемерить. Она не догадывается, что шарик этот мне не нужен, что я все равно его не взял бы, что она могла сделать этот великодушный жест, ничем не рискуя и ничем не жертвуя.
И это меня радует. Ведь даже Машкин эгоизм— проявление чистой младенческой души.
9.11.59.
Почти весь день Маша провела с бабушкой. Вечером прибегает ко мне, а за ней— мама:
— Слушай свою дочку!
И Маша с уморительным пафосом декламирует:
Вечей бый. Свейкали звезды.
На двое моёз тъещал...
Это она с бабушкиной помощью вызубрила. И читает с удовольствием— без конца. Первое стихотворение на четвертом году жизни! И, к сожалению, далеко не из самых лучших.
* * *
Вечером я, после долгого перерыва, устроил “кино”. Вынес диаскоп в коридор, там до сих пор висит на стене маленькая Машина простынка. Принесли из кухни табуретки. Зрителей было четверо: бабушка, мама, тетя Минзамал и Маша.
Показал два диафильма.
— Еще! Еще фильму!— умоляет Машка.
Ее поправляют: “Фильм!”— не ведая или позабыв о том, что прежде чем в русском языке появился “фильм”, была “фильма”.
10.11.59.
Я лежал. Машка сидела рядом. Мы что-то делали, кажется— бусы из серебряной бумаги. Я тяжело вздохнул.
— Алеша, зачем ты так делаешь?
— Как?
Показывает:
— Вот так.
— Это я вздохнул.
— Я не умею вздыхать. А бабушка умеет. Я люблю, когда вздыхают.
12.11.59.
Воображение у Машки болезненное. Вчера я высунул из-под одеяла свою ногу в клетчатом носке. Говорю:
— Крокодил.
Машка сначала понарошку, а потом и по-настоящему испугалась:
— Боюсь!
Я откинул одеяло, показал всю ногу.
— Видишь?
— Да.
Но тут я зашевелил пальцами и направил крокодилью морду в сторону Машки. А на носке у меня еще крохотная дырочка— вылитый глаз.
И Машка опять: “Бригадир! Бригадир! Боюсь!”
“Бригадирами”, говорят, покойная тетя Маша крокодилов называла.