Наша Маша (Книга для родителей)
Шрифт:
— Папа хитричек, я хитричка, а ты кто?
— Я— хитрюшонок.
* * *
Завтра уезжаю в Комарово— работать.
Из записок мамы
...Вчера подошла ко мне и говорит:
— Мама, ты лучше не смотри... Я нехорошую вещь придумала.
— Какую ты вещь придумала?
— Тихонько ногти грызу.
...Днем я уходила в булочную, прихожу— Маша сидит в кровати, но на полу: дно кровати провалилось. Это она в мое отсутствие так раскачала кровать, что та сломалась. Или, вернее всего, кровать рассохлась.
Я спросила у Маши, зачем она так сделала.
— Мне нравится красная кроватка; купи мне, пожалуйста, красную.
Я рассердилась: не люблю, когда она говорит “купи”. Объяснять ей, что такое деньги и как они даются, еще рано, пожалуй. Но все-таки мы внушаем ей, что нужно довольствоваться тем, что есть, и что если кровать испортилась, можно ее починить, а не покупать новую. Но у Маши с утра температура— и настроение от этого плохое. Хочется капризничать. Стала просить:
— Купи красную!
Я сказала, что если она сейчас же не прекратит свой хнык, я уложу ее в кухне на подстилке, где спит кот. Эти слова на нее так подействовали, что она стала горько рыдать. И так разнервничалась, что лоб у нее покрылся красными пятнами. И я пожалела, что сказала про кота и про подстилку.
23.3.60.
Почти целый день провели вместе, сидели на тахте, я штопала папины носки, а Маша порола старые варежки и шерстяную шапочку и наматывала нитки на клубок. Мама ее научила, раньше она этого не умела. Научилась быстро и работала с удовольствием. Быстро-быстро перебирала клубок своими крохотными пальчиками.
Вдруг я вижу— она что-то надулась, настроение у нее испортилось.
— Что с тобой, Маша? Что случилось?
— Где шапка?— спрашивает она меня.
— Ты же ее размотала.
— Я так не хочу! Так мне не нравится.
И— в слезы.
Очень она не любит, когда что-нибудь портится, ломается, теряется... Ей очень жалко было, что вот была какая ни на есть шапка, рваная и драная, но все-таки шапка, и вдруг ее в одно мгновение не стало. Пришлось объяснить ей, что из этих ниток мама свяжет что-нибудь другое: варежки, носки или новую шапочку. Она успокоилась немного, но желание крутить и наматывать нитки у нее пропало.
Я работала, а она стала рассказывать мне сказку:
— Жил-был Андрюша в пальто. И вот он захотел что-то написать, взял без спросу чернила и вдруг пролил чернила на скатерть. “Дзинь-дзинь!” Входит Чиполлино. “Ну, что ты такое сделал, Андрюша в пальто? Мама же твоя рассердится. Давай я сейчас постираю скатерть”. Принес газик и воду, и они вместе стирали белье...
— Маша, по-моему, этот рассказ все-таки папа написал.
— Нет, папа написал про Белочку и Тамарочку, а я— про Чиполлино и про Андрюшу в пальто.
26.3.60.
Помогала тете Минзамал убирать квартиру.
Потом мы вместе ремонтировали книжки, подклеивали оборванные уголки, приводили в порядок переплеты. Машка занималась этим с удовольствием. Я дала ей кисточку, и она самостоятельно привела в порядок книжку Прокофьева “Шел кот-скороход”.
Вечером мы были одни. Папа два раза звонил из Комарова. Скучно ему, бедному. Нас двое, а он— один.
Вечером, когда я раздевала Машу и мерила ей температуру, я спросила, хочет ли она на горшок.
— Раньше хотела, а сейчас не хочу,— сказала она и добавила:— Как Настенька.
Я не сразу сообразила:
— Какая Настенька?
— Настенька говорила: “Раньше я хотела суп, а сейчас не хочу...”
Тут я вспомнила, что у папы есть такой рассказик— про капризную девочку, печатался в “Огоньке”, кажется. Рассказ для взрослых.
— И молнии не было,— сказала Маша.
Это тоже оттуда. Там кто-то говорил: “Я ждал грома и молнии, но молнии не последовало...”
Как она все впитывает! Ведь ей никто не читал этот рассказ, читали при ней.
Это и радует и огорчает. Огорчает потому, что мы то и дело забываем всякую осторожность и говорим при ней все что придется.
И еще раз вспоминаю Макаренко: “Если хотите воспитывать, воспитайте прежде всего себя!”
27.3.60.
Вечером, когда мерили температуру, сидела у меня на коленях и рассказывала сказку собственного сочинения:
— Жил-был маленький утенок, у него были мама-утка, папа-утка, бабушка-утка, тетя Ляля-утка, а Синдбад остался собакой, и Кузьма тоже остался кошкой. Папа-утка работал, мама-утка ходила в магазин; бабушка-утка приехала из Тбилиси, а тетя Ляля-утка жила на улице Восстания. Тетя Ляля с улицы Восстания пришла с Синдбадом, а утенок испугался и спрятался под ванну. Потом он утонул в ванне. Там было много воды.
— Ой, Маша, а тебе не жалко, что утенок утонул?
— Жалко...
Потом подумала и говорит:
— Но ты знаешь, это ведь было во сне!
Неплохо выкручивается наша писательница!..
30.3.60.
Перед сном показала мне свои руки.
— Мама, посмотри мои пальчики. Как колбаски, можно кожицу снять. Какие страшные.
Действительно, на нескольких пальцах сходит кожица. Авитаминоз или диатез?
— Ну,— говорю,— Маша, это что! Вот когда тебе было всего дней семь, мне тебя показали— у тебя по всему телу кожица сходила. А потом— ничего, все прошло. Кожица что пустяки, что не страшно. А вот грызть ногти— это страшно, это ужасно.
Подумала и говорит:
— Когда тихо грызу, тогда не страшно.
— Почему?
— Потому что ты не видишь.
* * *
Завтра еду с папой в Зеленогорск— смотреть дачу.
Узнав об этом, Машка очень расстроилась, но оживилась и обрадовалась, когда я сказала, что обратно, может быть, приеду с папой.
За ужином несколько раз повторяла:
— Хочу папу. Хочу папу.
Пишет папа
3.4.60. Ленинград.
Уже четвертый день я здесь, в Машкином распоряжении. И останусь на завтра, так как расхворалась после очередной поездки в Зеленогорск наша мамочка.