Наша родина как она есть
Шрифт:
Два, да, кажется, было энтих, так сказать, сеанса. Я уж и не знала, как вести-то себя, но ничего, делала, что прикажут. А потом однажды вечером выводят меня из комнаты, сажают в карету и куда-то везут. Ну, думаю, все, пропала теперь моя девичья головушка окончательно. Позовут сейчас убивца жестокого, а он в темноте такой меня даже не разглядит и сразу же порешит. Но оказалось, хозяин – все-тки скареда известная, таких любить нельзя, но и бояться можно не особливо – продать меня решил. Только чтобы все было шито-крыто, сделал это в порту, и прямо на отплывающем корабле.
Дальше оно неинтересно. Точнехонько на следующий день корабль тот взяли на абордаж
Стою, плачу над своей тяжелой девичьей судьбой, и вдруг вижу: идут двое, одеты кое-как, лохматые, лопоухие, но довольные и хорошо уже пьяные. Песни орут – ни слова не понять. И меня как что-то ударит: такие дурни ведь, знамо дело, наши, домотканые. Бросилась я, сколько веревка позволяла, к ним в ноги и заорала по-родному: мол, ратуйте меня, добры молодцы.
Так и оказалось на мое счастье – пастухи из-под самой Трясиновки. Вот что потом выяснилось: был, оказывается, по всему краю повальный овечий мор. Потому в тот год шерсть высокую цену имела. Все овцы да бараны чуть не в одну ночь посходили с ума: сначала случались прям беспрерывно, до изнеможения, хуже людей, потом друг друга же вовсю бодали, а опосля вообще в пропасть прыгали. Окромя наших, горичанских – те покрывали маток по-обычному, и никуда, как обычно, бежать не желали, а паче того – с обрыва свергаться. Уберегли, значит, святые. Оттого и дурни-то наши в большом прибытке состояли. Такого ни до, ни опосля никогда не было, сами знаете. Так что выкупили они меня прямо на месте и домой повезли. Ну, на пути передрались, конечно, и дубьем друг друга хорошо покалечили, только это уж я в другой раз вспомяну. Да и чего вспоминать – дело обыкновенное, интереса жидкого.
Некультурные, я вам скажу, все-таки у нас люди, не то, что в Италии. Те все же тактичнее, нежнее наших будут, извилистее. Чего только со мной там не случилось, а вот без дубья обошлось. Есть у них даже на такой предмет слово специальное, я уже его вам излагала, только путаное оно какое-то, не всегда на язык дается. Видать, забыла, жалко. Ан нет, помню: кур…ту…азность! Тяжело нашему брату, бабоньки, без куртуазности этой, ох, тяжело.
13. Пани Руженка и зачатие горичанского капитализма
Увы, в те далекие и не вполне просвещенные годы даже самая чистая девушка – такая, как знакомая вам теперь пани Руженка, личность в горисландской истории вполне легендарная и отчасти героическая, – не могла рассчитывать на суженого, если исчезала из вида добропорядочных горичан хотя бы на три дня. Ей же, как мы знаем, было суждено провести вдали от родины много больше времени, и когда она вернулась в родные трясиновские предместья, оказалось, что родители ее уже померли. К счастью, также померли ее дядья, тетки, двоюродные братья и сестры, поэтому большой дом, в котором выросла наша пани, остался ей в личное и ничем не ограниченное владение.
Что делать с этим, было ей, впрочем, совсем непонятно, тем более что первые дни она сидела на крыльце ничего не делая и горько плакала: сначала по родителям, потом по дядьям с тетками, ну а затем, чуть переждав, сходив на речку, искупавшись, постирав и отдышавшись, и по всем двоюродным родственникам. Окончив же поминальный ритуал, Руженка задумалась не на шутку. Одной в доме было оставаться страшно, а в мужья к ней никто бы не пошел, даже за деньги, которых у нее к тому же не было. Это навело ее на мысль: а не открыть ли трактир? И вдобавок – даже постоялый двор? Так ведь и деньги заведутся, и людей вокруг прибавится. Не забудем, что обхождению с посетителями пани была отменно научена по ходу своего италийского анабасиса – и ей самой там не раз услужали, как должно, и другим в ее присутствии неоднократно делали самый что ни на есть европейский сервис. Хватило бы, впрочем, и одного раза, ибо была питомица отечественных дол и равнин несравненно приметлива и памятлива, так что по части надлежащего обслуживания клиентов с ней никто не мог сравниться на две, а то и на две с половиной сотни миль вокруг.
Сказано – сделано. Пани Руженка перестирала половики, перетряхнула перины, прогладила занавески и смазала двери. Входи, кто хочешь! Вспомнила хозяюшка все доставшиеся ей от покойной маменьки рецепты обжигалки, а от папеньки – прописи засолки овощей и маринования грибов. Маляр Егорий – уж и непонятно, как она его уговорила, – даже вывел на той стене дома, что выходила на улицу, надпись на позднесредневековом горичанском диалекте: «Тырактиръ Передорошное Счастыие». Прямо загляденье было, по свидетельству дошедших до нас источников. Но поначалу к пани никто не шел и тем более не ехал.
В самом деле: обжигалку умели делать все. Мариновать и солить – тоже. При этом горисландцы тогда еще обладали совершенно средневековым менталитетом и не подозревали, что одни и те же продукты в руках разных людей могут приобретать различные качества – например, одни могут стать менее вкусными, а другие еще менее вкусными. «Мой дом – моя столовая» – примерно так могли бы мы охарактеризовать гастрономо-психологическое состояние горичан той эпохи. Для того чтобы в сознании нашего народа произошел столь необходимый для прогресса прорыв в буржуазность, потребовалось упорство и тяжкий труд пани Руженки, настоящей дочери своего народа, а также счастливое стечение событий.
Как-то вечером совсем пригорюнившаяся из-за отсутствия посетителей и постояльцев пани была встревожена громким шумом. Выйдя на крыльцо с факелом в руках, она увидела, как из прилегающей к дому канавы пытается выбраться человек в странном длинном балахоне и при этом ругается на достаточно понятном языке. «Пся крев! – то и дело кричал человек, а потом падал обратно и прибавлял: Помилуй мене, Матка Бозка Ченстоховска!»
«Наверно, не немец, – подумала пани Руженка, – но все равно видно: мужчина положительный». – А чего ж ты канаву-то не заметил, рохля? – спросила она вслух, не сходя на всякий случай с крыльца.
– Так ночь же такая ясная, дура ты, баба, – учтиво отвечал незнакомец. – Факел-то свой потуши, мешаешь ты мне. Отблески от него одни.
Послушная Руженка тут же загасила выхваченную из очага головню.
– Ага! – восторженно вскричал незнакомец, оступился и снова свалился в канаву. Так пани Руженка поняла, что сегодня у нее наконец-то будет посетитель. И пошла в дом за веревкой, ибо давно известно, что мужчине нужен поводок, а то он всю жизнь может провести в канаве и даже этого не заметить. Незнакомец, надо отдать ему должное, особо не противился и разрешил извлечь себя из грязи, втащить в дом и вообще всячески обиходить.