Наше дело правое
Шрифт:
Древние сражения, гибель тысяч и миллионов людей, великие города, лежащие в руинах, концлагеря, чудовищные преступления, удивительные примеры героизма, сотни беспристрастных источников…
Все статьи прочесть не удалось — начальник требовал внятных результатов по делу Феклиной. Но и того, что Карев успел освоить, было достаточно, чтобы поколебать однозначные суждения профессора Радужного. Назрела необходимость повторной консультации, причем на этот раз с таким специалистом, который не побрезгует ознакомиться с материалами, доводами и аргументами Ольги Федоровны.
В цитатах у нее особенно часто мелькало несколько фамилий ученых, из которых, как подсказала справочная, в Москве проживал только один: Алексей Иванович Лапшин.
Кабинет
— Ах, Оленька… — проговорил он, листая распечатки. — Ну, это я читал, ранняя вещица. Ее тогда еще публиковали… Ага… А вот это она мне сама приносила. Обсуждали с ней. Ага, подправила… И на меня ссылается… Да… А вот здесь что-то новенькое… Так, понял. Материалы к учебнику. Ясно. А что, собственно, требуется от меня? — старик посмотрел на следователя.
— Я бы хотел понять, насколько взгляды Ольги Федоровны соответствуют или не соответствуют истине.
— Вот как! Истина. Хм… Сильное слово. Скажите прежде, а насколько официальна наша с вами беседа?
— Совершенно неофициальна. Я просто хочу уяснить вопрос для себя.
— Ага… Что ж… раз так, то могу ответить прямо сейчас. Большинство Олиных статей я знаю… Не считая некоторых частностей, в целом она права.
Карев даже вздрогнул:
— Но почему тогда профессор Радужный убеждал меня в противоположном?
— Да потому, что он — не ученый! — хмыкнул Алексей Иванович. — Он болтун! Или, как это нынче называют, популяризатор. Ученым Аркаша был лет двадцать назад, когда опубликовал свою книжку по нэпу. Так себе работка, анализ ниже плинтуса, но хоть материал собран и рассортирован добротно… А потом Аркаша подался в когорту болтунов, что занимаются не той историей, которая была на самом деле, а той, какой ее должен представлять обыватель. Только и всего. А настоящие спецы по Второй мировой все то, о чем Оля писала, знают и сами, причем не только знают, но и в целом разделяют.
— Постойте, но если так, то почему она не могла донести свои взгляды до общественности? И почему над ней смеялись?
Алексей Иванович сощурился:
— Вы и в самом деле не догадываетесь?
— Нет. До этого следствия мне не приходилось знакомиться с миром историков.
— В наши дни этот мир разделен на две части: исследователей и популяризаторов. Первые пытаются узнать, «как оно было», а вторые определяют, как это надо представить для «народа». Определяют, естественно, не сами — основные ориентиры им спускают «сверху». А из этих частей никто друг к другу не лезет. Мы печатаем в профильной периодике статьи, каждая из которых столь узка по теме, что для неподготовленного читателя почти ничего не скажет. Специалист же, который знает контекст, разгадывает ссылки и намеки, понимает, что, допустим, статья «Об особенностях применения зенитной техники советскими войсками в 1941 году» на самом деле предъявляет новый аргумент в пользу того, что нападение Гитлера на СССР было неспровоцированным и Союз даже не был толком готов к войне. Мы это знаем, и нам этого достаточно. А ребята типа Аркаши — дают интервью, пишут учебники и популярные книжки «для широкого круга читателей», где излагают историю так, как считается полезным для обывателя. Они — пастухи общественных стереотипов. Ошибка и вина Оли была в том, что она захотела вынести, так сказать, «эзотерическое» знание на профанный уровень, покусилась на чужое поле. Разумеется, она была обречена, как и любой, кто захочет в одиночку бороться со стереотипом. Или с системой.
Несколько секунд Карев ошарашенно осмыслял услышанное. Вся жизнь, труды и усилия Феклиной предстали в совершенно новом свете.
— Но если она была права… почему вы молчали? Почему не поддержали ее… все эти спецы?
Алексей Иванович впервые улыбнулся, на миг превратившись из грозного старца в доброго дедушку.
— Знаете, я не ожидал, — признался он, — что в служебных структурах работают столь открытые и чистосердечные люди. Мне очень приятно это видеть. И, независимо от того, что я сейчас скажу, помните, что теперь я очень рад нашей встрече, которую первоначально воспринял как повинность. А сейчас — к сути вопроса. Давайте-ка вот на что посмотрим: вы — в школе, в институте, по телевидению — годами слышали одно и то же: что в мрачном XX веке ваши предки развязали самую кровопролитную войну в истории, что демократическому миру пришлось выбирать из двух зол — фашистского и коммунистического и что лишь вмешательство свободного мира спасло тоталитарный СССР от поражения… Вы годами ели эту чушь и не подавились. И ни разу не задумались — а не вешают ли вам лапшу на уши? Вы и палец о палец не ударили, чтобы узнать правду. Мы якобы молчали? Нет, молодой человек, мы совсем не молчали. Мы кропотливо, по крупицам доказывали истину, публиковали статьи и монографии — все они лежат в свободном доступе, возьми да узнай. Так почему же вы не озаботились, не взяли, не узнали? А я скажу почему. Потому что вам, и таким, как вы, — наплевать на правду, на историю, на прошлое, на своих предков. Скажут вам в школе или институте, что русские произошли от слонов, и вы послушно будете строчить глубокомысленные рефераты об «экзистенциальной слоновости русской души»! Вы не знаете правды не потому, что от вас ее скрывают, а потому, что она вам — не нужна. Вот Оля в лепешку расшиблась, чтобы до вас ее донести, — и что? А ничего, кроме потраченной зря жизни. Свою научную состоятельность, свое будущее она принесла в жертву — чему? Равнодушному обывательскому…
Алексей Иванович не договорил, полез в стопку распечаток, дрожащей от волнения рукой выдернул оттуда листок:
— Вот, посмотрите список ее публикаций — это же слезы одни! Несколько первых статей — в солидных научных изданиях: «Вопросы источниковедения», «XX век» и так далее. Один раз ей удалось пробиться в научно-популярный «Голос времени». История была почти детективная. Популяризаторы после этого целый семинар устроили по ее «разоблачению». Аркашка, кстати, проводил. С тех пор ей путь в научные издания был заказан. А она все пыталась пробиться к «широкому читателю» и пробивалась, вот, поглядите: «Тайная жизнь», «Секреты и загадки», «Оракул» и прочая бульварная дрянь, где ее вымученный крик о правде совали между россказнями о похищенных инопланетянами идиотах или обнаружении Атлантиды в Бермудском треугольнике… Спрашиваете, почему мы ее не поддерживали? Отчего же. Я ей много раз говорил, когда еще было не поздно: Оля, брось ты это, плетью обуха не перешибешь. Повлиять на стереотип можно лишь, если новая концепция будет поддержана «сверху»: то бишь переписываются учебники, идут новости по серьезным телеканалам, пишутся популярные книги, снимаются блокбастеры — вот тогда обыватель заметит и худо-бедно усвоит. Но кто на такое пойдет? Вы что, думаете, ложные стереотипы существуют только в отношении Второй мировой? Да их пруд пруди. А вы все это кушаете и не давитесь, уж простите за прямоту. Я Оле говорил: зачем ты губишь свою карьеру, ради кого? Им ведь — все равно! А она… — Профессор досадливо махнул рукой. — «Я, мол, делаю, не только ради нынешних, но и ради прошлых, ради тех, чья память, подвиг и жертва поруганы…» А им-то что? Мертвые сраму не имут. Кто о них помнит сейчас? Мало у кого семейная память уходит глубже, чем на сто лет. А тут — больше двухсот! Вы вот, к примеру, знаете, что ваши предки делали во время той войны?
— Нет, — машинально ответил следователь.
— То-то и оно… Мне мой дед рассказывал, что, когда его дед был ребенком, еще жили последние ветераны той войны. И саму ее тогда называли — знаете как? — Великая Отечественная… Н-да. Почему мы молчали… Вот, Оля не молчала — кричала об этом. И что? Хоть одного ученика или единомышленника она нашла?
— Думаю, что одного — точно нашла, — медленно проговорил следователь, глядя перед собой. — Знаете что, Алексей Иванович? Подготовьте, пожалуйста, подборку научных статей наиболее признанных специалистов, которые хотя бы косвенно, хотя бы в частностях подтверждали то, о чем она говорила. Сделайте ради памяти своей ученицы.
Профессор Лапшин нахмурился, задумчиво погладил бороду и наконец кивнул:
— Сделаю.
— Спасибо. — Павел поднялся. — Большое спасибо.
На прощанье они обменялись крепким рукопожатием.
За окном шумел дождь, слева Инна, закусив губу, касалась кистью холста, а прямо напротив тускло блестела пузатая ваза.
— Ну, Паш, опять улыбаешься! Я же просила…
— Извини-извини…
— Потерпи еще полчасика, пока я лицо закончу, а потом — улыбайся на здоровье.
— Все, больше не буду.
— Полчасика… А что ты такой веселый-то?
— Да там… по работе. Очень удачно дело сложилось.
Глядя на вазу, Карев думал о том, как порою под правильным ракурсом может открыться удивительно гармоничное совпадение разнонаправленных векторов. В самоотверженном служении правде и заключался подвиг Феклиной — как раз то, что ему нужно было найти для отчета, который, как и прочие, будет опубликован в «Бюллетене ПД» — самом популярном издании. Правда достигнет наконец «широкого круга читателей», причем в авторитетной и адекватной форме; дело жизни Ольги Федоровны будет завершено, а ее сын беспрепятственно получит наследство.