«Наше мировоззрение состоит из суеверий», — писатель Евгений Лукин

«Блокнот» пообщался с писателем-фантастом и поэтом Евгением Лукиным. Оренбуржец, который студентом переехал в Волгоград и так и больше не смог с ним расстаться, рассказал, зачем нужны чертики и инопланетяне, а также предупредил о возможности не заметить конец света.

За десятилетия своей творческой жизни Лукин был то раскритикован за якобы антисоветскую пропаганду, то представлен

— Евгений Юрьевич, расскажите о последних событиях в вашей творческой жизни.

— В минувшем году у меня вышло три книги — два переиздания и одна опубликованная впервые. Гонорары, конечно, очень скромные, прожить на них невозможно. Но сам факт публикации радует, ведь современная ситуация такова, что писателям зачастую приходится издавать книги за свой счёт. Это опасный симптом.

— В каком плане?

— Скоро издаваться будут только те, у кого есть деньги, а не талант. Многие действительно хорошие писатели уже вынуждены были уйти из литературы в сценаристику, став «подсобными» людьми в кино.

— А в советские времена была возможность зарабатывать на фантастике?

— Фантастика была в дефиците! Ее переписывали, перепечатывали на машинке, она была крайне востребована и интересна. Однако в какой-то момент публиковать свои произведения разрешили всем. Получилось по-дарвински — если хочешь уничтожить оленей, перестреляй волков, — исчезнет отбор, и олени начнут вымирать сами. Количество авторов достигло невероятного количества, тиражи стали снижаться.

— Чем дело кончилось?

— Читатель пришел к выводу, что фантастика — это ерунда, и читать ее не стоит. Причем совершенно справедливо. Как говорил Старджон, 99 % чего бы то ни было — это абсолютный хлам. И это еще милосердный перевод цитаты… В результате фантастика стала умирать. Остались динозавры вроде меня.

— А вы подвергались гонениям в СССР?

— В советское время быть гонимым значит то же, что сегодня быть раскрученным. Например, на нас с Любовью Лукиной писали внутренние рецензии, больше напоминающие доносы, обвиняли в антисоветской пропаганде. Так о нас быстро узнал весь Союз. Тогда подобные отзывы были лакмусовой бумажкой — кого ругают, того и нужно читать.

— Говорят, что «если можешь не писать — не пиши». Почему вы пишете?

— Я никогда не задумывался над общественным значением своего творчества. Честно говоря, я сочиняю для себя. Это форма выживания, спасательный круг, который не позволяет уйти в депрессию или запой. В какой-то момент писательство меня обеспечивало. В 90-х за фантастику очень прилично платили. Сейчас я на пенсии, на гонорары, повторяю, не прожить, поэтому сочинительство рассматриваю как хобби. И от него, видимо, уже никуда не денусь.

— Вы и поэт, и фантаст. Как это соотносится?

— Замечательный ленинградский фантаст и поэт Вадим Шефнер сказал однажды: «Фантастика — это продолжение поэзии иными средствами». И поэзия, и фантастика прежде всего реализуют метафору, просто делают это по-разному. Фантастические и поэтические произведения писали многие — Брюсов, Маяковский.

— Для того, чтобы писать, нужно вдохновение или трудолюбие?

— Мне очень нравится эпизод из «Униженных и оскорбленных» Достоевского. В рецензии на книгу главного героя критик утверждает, что над текстом очевидно слишком много корпели, от него «пахнет потом». А герой посмеивается, ведь за все время работы он не сделал ни одного черновика… Если книга читается легко, будьте уверены, был проделан кропотливый труд.

— Если не секрет, как вы работаете с текстом?

— Наверное, как-то неправильно я это делаю… Нужно развивать сюжет, а я упорно приставляю слово к слову, пытаясь добиться нужного сочетания. Так мы писали когда-то с Любовью. Вслух читали одну и ту же фразу в разных вариациях, и только когда оба соглашались, что звуки располагаются удовлетворительно, переносили слова на бумагу.

— Вы готовы поделиться опытом с молодыми писателями?

— Я был сельским учителем, причем явно не очень хорошим, поскольку, когда меня призвали в армию, с радостью покинул школу. В армии не нужно было никем командовать, мне это нравилось. Тогда я решил, что больше никогда не буду педагогом. Но получилось, как это обычно бывает, с точностью до наоборот — больше четырех лет руковожу литературной студией [1] . Впрочем, манеру свою я сохранил: абсолютно безалаберен и не способен установить дисциплину…

— Кто приходит в студию?

— Совершенно разные люди. И 16-летние, и пожилые. Удивительно наблюдать, как тот, о творчестве которого сначала думаешь: «ну и куда это?», в процессе общения, жесткой критики неожиданно начинает выдавать нечто вполне приличное. Вообще такие случаи нередки — взять Лермонтова, который до 37 года часто занимался откровенным подражательством, а потом стало понятно, что это гений. И никогда не знаешь, с кем именно такое приключится.

— Вы сами из Оренбурга, да и наверняка были возможности уехать… Почему Волгоград?

— Однажды в интервью моего приятеля, писателя из Красноярска Михаила Успенского спросили, в чем сила Лукина. Он ответил, что в провинциальности. Не представляю себя в Москве или Питере, притерлись мы с Волгоградом.

— Разве у нас есть, о чем писать?

— Я был в Донецке и точно могу сказать, что нам очень повезло! Плохой мир определенно лучше доброй ссоры. Тем более, меня интересуют человеческие отношения. Я ведь не просто так ввожу в произведение инопланетян и чертиков. Мне интересно, как к ним отнесутся люди, как изменится действительность. Из-за этого очень люблю Шукшина с его «чудиками» и условно освобожденными. Они привносят элемент новизны, выворачивают привычный мир наизнанку, и в этих условиях можно ясно увидеть законы, по которым этот мир живёт.

— А в Донецке что увидели? Как он повлиял на ваше творчество?

— Люди там очень внимательны к друг другу, относятся к ближнему с теплотой и заботой. Хотя такого способа улучшения отношений я не хочу… Что касается творчество, у меня есть рассказ об апокалиптической саранче, которая появляется в государстве, ведущем войну. Жители решают, что это дроны противника. Почему бы и нет? Чем современная война отличается от Апокалипсиса?

— Почему вы выбираете такие страшные сюжеты?