Наше послевоенное
Шрифт:
Базар далеко и ездим на него на автобусе. Это маленький автобус, в нем много народу и жарко летом, а зимой холодно и все равно душно. Базар расположен в деревенской части станции. Возле него построили элеватор, когда стали запахивать целину. Помню пшеницу, золотой горой насыпанную прямо на землю возле элеватора. Мама опечалена тем, что пшеница намокла и преет.
– А зимой опять в очереди за хлебушком стоять - говорит она.
Мама, пережившая страшный голод Ленинградской блокады, никогда не позволяет мне выбросить недоеденный кусок хлеба.
– Хлебушек отомстит -
Хлебные объедки мы собираем и отдаем маминым знакомым в деревню, которые кормят ими кур. Мамины знакомые в деревне - это Иван Федорович Ткаченко и его семья. Иван Федорович - мамин больной, которого она как-то раз попросила сделать за небольшую плату табуретки. Он сделал, его работа понравилась, и постепенно мама и бабушка подружились с ним и его женой Валей. По возрасту они попадали как раз между мамой и бабушкой. Иногда мы ходили к ним в их домик с палисадником на жареную картошку. Валя очень вкусно жарила картошку на сале на чугунной сковородке. Еще они подавали огурчики со своего огорода, летом свежие, зимой соленые. Их младшая дочка училась в педагогическом техникуме, а сыновей я не помню, они жили отдельно. Иван Федорович выгодно отличался от русского мастерового люда тем, что совершенно не пил. Тогда я очень удивлялась восхищением мамы и бабушки таким фактом и гордостью и радостью Вали, что ей так повезло с мужем.
– Вот мама и бабушка тоже не очень потребляют спиртное, а кто-нибудь ставит им это в заслугу?
– думала я, уча уроки и одновременно слушая разговоры взрослых
Летом у Ткаченко бывало хорошо. Уйдешь от взрослых, сядешь на скамеечку возле дома и млеешь от запаха левкоев и табака, который усиливается на закате солнца.
В третьем классе я вела дневник. День прожит, а потом забыт, а жалко. Надо его удержать. И я села за писание, при моей небольшой любви к этому процессу ведение дневника - это подвиг. Каждая запись кончалась словами - я поела и легла спать. Мама нашла его и много смеялась. Он не сохранился.
Сохранился дневник, общая тетрадь в разодранной обложке, который я вела с 4 класса и до окончания школы.
Как-то во двор завезли кирпичи. И я весь июнь занималась стройкой, таскала эти кирпичи взад-вперед. Мы с Ольгой Решетниковой, моей закадычной подругой строили дом.
Руки у меня в вечных цыпках, непромытую грязь с рук я мажу на полотенце и бабушка сердится.
– На тебя не напасешься чистых полотенец, - говорит она.
Но мыть руки долго и холодно. Воды теплой в кранах нет.
Линка часто ест прямо на улице. Выбегает с куском из дому, жуя на ходу. Мне это запрещено, это называется кусочничать.
Но иногда Лина приносит из магазина просоленую сухую кильку, как воблу. Она ест ее из кулечка и мне хочется тоже. Я выклянчиваю у бабушки 10 копеек и покупаю кулек этой ржавой мелкой соленой рыбки и ем ее вместе с Линой.
Слипшиеся рыбешки натолканы в подозрительную газету. Я таскаю эти рыбки немытыми руками и запихиваю в рот. Мама просто умерла бы при виде такой гигиены питания, но запретный плод всегда сладок.
Вечерами летом можно долго гулять, ведь завтра не в школу.
Сидим на
– В черном-пречерном доме в черной-пречерной комнате на черном-пречерном столе стоит черный-пречерный гроб. В черном-пречерном гробу лежит черный-пречерный покойник. Он встает.... .
Говорится это медленно, свистящим шепотом нараспев.
И дальше с вскриком хватаешь слушателя за руку.
Иногда играем в цветы.
Чаще в барыню.
– Вам барыня прислала голик да веник, да сто рублей денег. Велела не смеяться, не улыбаться, губы бантиком не делать, да и нет не говорить, черно с белым не носить.
Я специалист по рассмешению. Только Линка может мне противостоять и не рассмеяться.
И конечно, в прятки. В прятки играли и зимой и летом. Зимой ползали все в том же садике, прячась за кустики акации, летом за время счета успевали убегать далеко (одежда не мешала) и прятались за сараи и дома.
Считалок было много:
" Стакан лимон - выйди вон!"
"Эники-Беники. Ели вареники"
" Эники Беники, иог".
" Вышел месяц из тумана,
Вынул ножик из кармана..."
" Ах, как с горки катится
Голубое платьице..."
" На золотом крыльце сидели...
Избегавшись за целый день, пропахшая пылью, травой и солнцем, в сумерках, после третьего призыва из форточки
"Зоя, немедленно домой", я наконец приползаю в светлое нутро комнаты. Даже при жаре в 30 градусов, которая в Карталах не редкость, в нашей комнате прохладно, и домашние не страдают от жары, не то что соседи, у которых оба окна на юг.
Дома давно меня ждет ужин, правда, остывший и его нужно подогреть, съесть холодным мне не разрешат - вредно для желудка.
Бабушка нагрела полный чайник воды - мне надо мыть ноги. Сижу на табуретке, опустив ноги в теплую воду, тихонько шевелю пальцами. Наклоняясь к ногам, слышу запах пыли, горький запах трав и загара, и это на всю жизнь будет ассоциироваться у меня с запахом лета в средней полосе.
– Смотри, мама, - говорит моя мама бабушке, - до чего добегалась, сейчас уснет на стуле.
Голос матери возвращает меня к действительности, я вытираю ноги, выливаю воду и бухаюсь в постель.
Уже засыпая, слышу бабушкино ворчание
– А кто посуду за тобой будет мыть? Мух-то разводишь.
Но я не отвечаю, я уже сплю.
Если идти пешком в сторону базара, то проходишь мимо невзрачной речушки. Помню мутную воду и скользкий глинистый спуск к ней. Ходить мне туда запрещено, но все девчонки со двора идут купаться и я иду с ними тайком. Мы спустились к речке, залезли в воду (она была теплая) и только стали визжать и прыгать, как на берегу появились незнакомые мальчишки, деревенские, забрали нашу одежду, а когда мы попытались ее отобрать, согнали нас в кучку и повели неизвестно куда. Мальчишки были маленькие, нашего возраста и моложе, но вооруженные длинными кнутами, которыми они грозно махали. Концы кнутов свистели в воздухе и страшно было попасть под их удары.. Мы хныкали и просили вернуть одежду, а они хлестали кнутами, стараясь попасть по нашим ногам и кричали: