Наше всё. Футбольная христоматия
Шрифт:
Летом 2003-го Романцев подал в отставку, вместе с ним отправился Павлов, а вместе с Санычем — его элистинский доктор. На освободившуюся вакансию новый наставник Чернышов привел своего специалиста — доктора Щукина, который, будучи врачом «Торпедо-Металлурп», по совместительству трудился у Алексеича в молодежной сборной России. Через какое-то время среди привычных таблеток появились новые. За футбольные годы бдительность наша снизилась необычайно: все знали, что «Спартак» — эталон честности, это раз. Во-вторых, «Спартак» потерял самого Романцева, а новая власть предъявляла новые требования. Все думали о глобальном, и на такую мелочь, как незнакомый вид пилюль, внимания никто особо и не обратил. Кажется, я оказался единственным, кто подошел к Катулину за разъяснением. Я внимательно изучил упаковку лекарства, аннотацию к нему и ничего подозрительного не обнаружил. Да и Артем заверил, что все нормально.
Даже если бы интуиция мне активно сигнализировала: что-то здесь не так, я не знаю, как можно было тогда докопаться до правды и предотвратить
Убежден, что больше допинговых историй у нас не будет. Сегодня на базе есть специальный столик, где выставлены все фармакологические препараты, необходимые спортсменам. Напротив каждой баночки написано, когда, как и сколько раз в день следует принимать те или иные витамины. Ясность полнейшая. Каждый сам для себя определяет, что ему надо. В чем-то сомневаешься — сходи проконсультируйся у доктора. Не хочешь — не пей вообще, никто слова не скажет. Но судя по тому, как быстро пустеют эти бутылочки, баночки и стаканчики, все профессионально подходят к данному вопросу. Особой популярностью пользуется «Креатин» — одна из самых известных пищевых добавок для спортсменов. Я вообще за то, чтобы использовались классические методы. Если когда-нибудь стану тренером, то предупрежу врачей, что с незнакомыми, подозрительными, а уж тем более запрещенными препаратами ни в коем случае нельзя дело иметь. И еще: у меня на широкую ногу будет поставлена просветительская деятельность, чтобы каждый футболист предельно четко знал, какой препарат для чего предназначен. При этом важен индивидуальный подход. Каждый сам должен для себя решить, для чего он употребляет те или иные таблетки и будет ли употреблять их вообще.
Ну а теперь я хочу рассказать о страшном — о том, что происходит с человеком, когда в его организм попадает допинг.
ГЛАВА 21 Как реагировать на известие о подставе
Нормальный человек так устроен: когда он слышит или видит нечто кошмарное, то думает, что с ним этого ни за что не случится. Вот и я, когда раньше читал в газетах или смотрел по телевизору репортажи о том, как у какого-то спортсмена обнаружен допинг, был убежден: это что-то нереальное и меня оно никак коснуться не может.
Теперь я знаю точно, что нельзя быть застрахованным практически от всего. Ты всегда рискуешь оказаться пешкой в чьей-то игре или стать заложником чьих-то просчетов, даже если будешь абсолютно ни в чем не виноват. И осознание этой страшной истины обрушилось на меня в тот день, когда Георгий Ярцев пригласил нас с Юрой Ковтуном в свой кабинет. Напомню, что это был первый сбор национальной команды России под руководством Георгия Саныча. Когда мы с Юрой шли в тренерскую, предполагали, речь пойдет об атмосфере в коллективе и о тактике на матч с Ирландией. Но как только мы очутились в номере Ярцева, я понял: случилось что-то из ряда вон выходящее. Георгий Саныч был мрачнее тучи. Руководители РФС — Вячеслав Колосков и Никита Симонян — тоже. Обстановка была какая-то гнетущая. Наконец Ярцев с усилием, словно перешагнув через какой-то барьер, сказал: «У вас обнаружен допинг. Лошадиная доза». Дальше все было как в тумане. Слово взял Колосков. Потом все вместе мы стали прикидывать, как из этой ситуации выбираться. По всем существующим раскладам получалось, что Титов с Ковтуном попадали в стартовый состав, и просто так оставить нас в Москве означало вызвать серьезные подозрения. Тогда был разработан такой план: мы с Юрой летим в Ирландию, и там у нас обнаруживаются проблемы со здоровьем. Мы о нашем незавидном положении не имели права говорить даже партнерам по команде.
потому что осознавали: если допинг есть у нас, значит, он есть у всех спартаковцев. А рисковать судьбой любимого клуба — это преступление. В общем, нам с Юрком было суждено стать главными актерами в театре имени Катулина и Щукина и сыграть роли, которые до нас никто в России не играл.
По сценарию, написанному руководством сборной. Ковтуну предстояло изобразить из себя простуженного. Юра в людных местах старательно кашлял и весьма правдоподобно хрипел. Каждый раз при виде такой душещипательной картины я тратил большие усилия на то, чтобы сдержать улыбку. Несмотря на трагичность положения, было очень смешно. У меня же, согласно тому же гениальному сценарию, «выплыла» микротравма ноги. Я вынужден был внаглую врать про внезапную боль. Чувствовал себя если не подлецом, то законченным дураком. Жуткое состояние! Уже за то, что я, человек, хронически не переваривающий лжи, из-за этого допинга стольких людей ввел в заблуждение, следовало бы навсегда занести чудо-троицу Чернышов-Катулин-Щукин в список личных врагов.
Еще раз повторюсь, футбольный мир — это деревня, где слухи разлетаются со скоростью света. А если что-то известно больше чем двоим, это становится достоянием всех. В общем, достаточно быстро весть распространилась. К чести сборников, никто из ребят не стал задавать нам никаких вопросов. Все сделали вид, что поверили в Юрину простуду и в мою травму. Тем не менее несколько дней мы с Ковтуном были как на вулкане. Мы расходовали
Самое поразительное заключалось в том, что мы, десятки раз обсуждая наше состояние и выдвигая различные версии происходящего, ни разу не произнесли слова «допинг». Представляете, насколько была велика вера в то, что в «Спартаке» этой гадости быть не может?!
Когда мне объяснили, что бромантан, который обнаружили у нас с Юрой, лет десять назад использовался лыжниками и биатлонистами, тут же в центре моих подозрений оказался доктор Щукин. Я, когда он только появился у нас в команде, интересовался его послужным списком и запомнил, что лыжный этап в его карьере занимал основное место. Я быстро смекнул, что в одиночку Щукин такую махинацию с нами не провернул бы. Для этого ему должно было поступить распоряжение сверху. Поскольку Щукина привел Чернышов, то круг замкнулся очень быстро. Червиченко я, основываясь на уже сформировавшемся о нем мнении, сразу же из числа подозреваемых исключил. Какую функциональную нагрузку во всем этом нес Катулин, и тогда, и сейчас для меня тайна. Но он был главным врачом «Спартака» и, разумеется, оказаться в неведении не мог. Скорее всего, Артем просто не стал портить отношения с новым тренерским штабом и на определенные новшества закрыл глаза.
Но как бы там ни было, все это мои предположения. Правда мне не известна. Тешу себя надеждой, что когда-нибудь Сергей
Юран, работавший тогда у Чернышева помощником, возьмет и расскажет, как все было. Он-то наверняка во всем для себя разобрался. К тому же он такой человек, что взорвать бомбу — это вполне в его характере.
Прилетев из Ирландии в Москву, мы с Ковтуном рванули в клубный офис. Нам совместно с президентом клуба Андреем Червиченко предстояло во всем хорошенько разобраться и ответить на традиционные русские вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?». Разговор был тяжелый. Червиченко первым делом уволил Чернышова. За Чернышовым удрал Щукин, а мы остались расхлебывать всю эту грязь и делать вид, что у нас все хорошо. Хуже всего было то, что никто не имел точных сведений о том, сколько этот бромантан выводится из организма.
В свой самый катастрофический в истории период «Спартак» вступил с брошенным на амбразуру Владимиром Федотовым. Полагаю, никогда такой разобранной команды Григорьич не встречал. То ли от чудовищных доз, то ли от того, что этот чертов бромантан не был подкреплен какими-то другими препаратами, у нас произошел обратный эффект. Мы все дружно стали похожи на вареных куриц. Тренироваться вообще были не способны. Сил хватало минут на пятнадцать. После этого ноги подкашивались, головы кружились, ни о каком футболе думать не получалось. Многие ребята были всерьез обеспокоены состоянием своего здоровья, потому что никто ничего утешительного не говорил. Григорьич в такой ситуации был зажат в узкие рамки. У него не было возможности для выстраивания хоть какого-то тренировочного процесса. К тому же он абсолютно не располагал никакими сведениями насчет того, кто окажется в его подчинении завтра, потому что на тот момент главная и единственная задача для каждого спартаковца заключалась в выведении гадости из своего организма.
Мы разбились на две группы по восемь-десять человек. Одна группа утром направлялась в Тарасовку, где, напоминая собой сборище узников Бухенвальда, изображала некое подобие беговой работы. Другая — ехала в космический центр на Волоколамке, где в течение трех-четырех часов подвергалась не очень-то приятным процедурам. Троих закутывали во что-то теплое, укладывали в барокамеры и в них якобы опускали под землю на глубину двадцати метров. Другие две тройки находились в других темных комнатах, где наши тела также подвергались воздействию специальной аппаратуры. Одна процедура длилась порядка шестидесяти-восьмидесяти минут, и мы использовали это время на сон. Многих по-прежнему по ночам мучила бессонница. Даже если у кого-то и получалось уснуть, он все равно весь день клевал носом. Вот и восполняли силенки. Вдобавок в спеццентре на Осташковском шоссе нашу кровь перегоняли через плазму и таким образом ее очищали. Я при этом в больших количествах ел арбузы, пил соки и морсы, для того чтобы вымывать из организма бромантановую нечисть.