Нашествие теней
Шрифт:
— Ах ты, мерзавец, — ухмыльнулся Джайал, — ты выдумал все это потому, что я очнулся раньше, чем ты успел меня ограбить.
— Чего ж я тогда не ограбил тебя и не оставил вампирам, вместо того чтобы волочь сюда?
И то верно, подумал Джайал. Надо бы выслушать Фуризеля с самого начала.
— Расскажи мне о битве — я очень плохо ее помню из-за того удара по голове...
— О битве, говоришь? — горько рассмеялся Фуризель — воспоминания на время пересилили в нем страх.
— Да, о вечере того дня — чем все кончилось?
Фуризель проглотил ком в горле и обвел глазами комнату — память об
— Всех, кто остался жив, спасло только чудо. В твоей когорте все погибли бы, если бы не последняя атака твоего отца. Рыцари Жертвенника с ним во главе отбросили Жнецов назад. Я упал тогда, раненный в грудь, но помню барона Иллгилла. Было на что посмотреть! Глаза его светились во тьме, словно карбункулы, борода развевалась — можно было подумать, он слишком горд, чтобы умереть. — Воспоминания развеяли ужас старого вояки, и глаза его блеснули. Джайал сидел тихо, весь обратившись в слух.
— Да, грозен он был, и ничто не могло его сразить — а ведь уже дюжина ран покрыла кровью его черные доспехи. — Свет в глазах старика угас, он понурил голову и сгорбил плечи. — Но потом...
— Что потом? — поторопил Джайал. У Фуризеля вырвался похожий на рыдание звук, и он отвернулся к окну, за которым сиял янтарный лик луны.
— Потом твой отец увидел твое безжизненное тело. Голова твоя была разбита булавой и бок пронзен копьем. Весь задор сразу покинул барона — он стоял там в сумерках. Жнецы отступали, и мертвые устилали поле...
Джайал вновь ощутил мучительную боль от ран — и как только он мог забыть ее? Даже теперь он стиснул зубы, чтобы не закричать, и заставил себя слушать старика вопреки призрачной боли, раздирающей тело.
— А после? — спросил он хриплым, измученным голосом. Фуризель, чей взор затуманился, покачал головой. — Что было потом? — мягко повторил Джайал.
— Как я уже сказал, из барона сразу вышел весь боевой дух. Минуту он ревел, как раненый бык, потом его плечи поникли...
Джайал только головой покачал: такого отца он не помнил.
— Продолжай, — прошептал он.
Фуризель смотрел на него как-то странно, как человек, который должен сообщить дурную новость и не решается ее произнести. Джайал, желая помочь ему, наговорил мягко:
— То, что было после ранения, для меня полный провал. И только сегодня я впервые вспомнил, что вообще был ранен.
— Рана была страшная: голова у тебя раскололась отсюда и досюда. — Фуризель провел черту от правого глаза до подбородка. — Не могло быть сомнений, что тебе конец.
— Конец?
— Ну да — что ты умираешь и осталось тебе недолго. И потом, на погребальном костре, мне тоже не верилось, чтобы кто-то мог пережить такой удар.
Джайал вспомнил и тот удар, и те, что наносил он сам: да, рана была смертельной. Как же он спасся?
— Расскажи мне обо всем, что ты видел, — приободрил он старика.
— Я видел далеко не все, но расскажу тебе все, что знаю. — Фуризель осторожно поставил свечу на пол и поплотнее закутался в плащ. — Я лежал рядом с тобой, раненный в грудь, когда услышал трубы твоего отца и звон стали. Я знал, что для меня помощь запоздала, хотя Жнецы валились, точно снопы. Потом все утихло. Я ждал, когда придут жрецы
— Позже?
— Да, но это длинная история... — Фуризель поежился от ночного холода и снова хлебнул раки, словно готовился изгнать неких демонов прошлого.
Потом начал говорить — сперва запинаясь, потом, взбодренный ракой и вниманием Джайала, все откровеннее. И пока он говорил, духи убитых словно восстали из Хеля, приникнув к окнам и дверям заодно с туманом, который возвращался на улицы с уходом грозы. Джайал почти не слышал его слов. Прошлое ожило вновь, и речь старика лишь сопровождала образы, встававшие перед Джайалом. Он ничего не помнил семь лет, но этой ночью прошлое решило вернуться к нему — той самой ночью, когда он сам вернулся а Тралл. Вскоре он и вовсе перестал слышать Фуризеля, а все краски, звуки и запахи семилетней давности предстали перед ним во всей первозданной яркости.
Все вокруг вращалось — это было первое, что он ощутил, упав на землю и увидев булаву, обагренную его кровью. Его сначала медленно, потом все быстрее стало влечь во тьму. Но потом каким-то чудом он снова пришел в сознание. Мир вращался по-прежнему: только Джайал был неподвижен, а все вокруг вертелось колесом, словно он был водоворотом, черной воронкой, всасывающей в себя все остальное.
Чьи-то руки подняли его и быстро понесли куда-то. Ему было все равно куда — ведь скоро нахлынет тьма, положив конец этой никчемной суете. Над головой звучали разговоры, из которых он улавливал лишь отдельные фразы:
— Это сын барона. — Убит? — Нет, но едва дышит. — Да смилуется Огонь над нами, грешными... — С дороги, сучьи дети! Несите его в шатер! — Потом послышался голос отца:
— Неужто ничего нельзя сделать?
— Ничего, светлейший, — остается только молиться.
— К черту молитвы — это мой сын!
— Повелитель, битва проиграна, а с ней и вся война. Червь занимает поле — эта потеря лишь еще одна рана, которую ты унесешь с собой в изгнание.
— Унесу? Пусть смерть унесет мою душу в Хель! Мой сын умирает, а ты не даешь мне надежды?
— Мой повелитель, есть лишь одно средство, но нам оно недоступно. — Произнес лекарь и торопливо добавил: — Он отходит — пусть жрец даст ему отпущение...
— Нет! Нечего жрецам лезть со своими придирками, когда мой сын умирает!
— Но что, если он уйдет в иной мир без покаяния? — раздался голос жреца.
— Слушай меня: я не затем вел битву, чтобы мой единственный сын угас вместе с солнцем, — я прибегну к Жезлу!
— К Жезлу?! — воскликнул жрец.
— Ты слышал меня, старый пес. Ступай и приведи Манихея — он врачует раненых, насколько мне известно. — Жрец, прошуршав шелком одежд, удалился, и настала тишина, в которой сознание Джайала кружило, то и дело приближаясь к краю водоворота, несущего в никуда. Потом какой-то солдат вскричал у входа в шатер: