Шрифт:
Раздвоенный виконт
Il visconte dimezzato
I
Время было военное: христиане бились с турками. Мой дядя, виконт Медардо да Терральба, следовал в лагерь христиан.
— Отчего здесь столько аистов? — спросил Медардо. — И куда они летят?
Дядя был новобранец, на службу он пошел, чтобы угодить герцогу, чьи владения граничили с нашими. Лошадью и оруженосцем обзавелся в последнем попавшемся ему на пути христианском замке и теперь спешил в ставку императора.
— На поле битвы они летят, — ответил оруженосец, мрачный как туча. — Теперь от них отбоя не будет.
Медардо вспомнил, что в этих краях появление аиста считается добрым предзнаменованием, хотел было приободриться, но вместо этого еще больше забеспокоился.
— А что им надо, этим голенастым, на поле битвы? — спросил он.
— Теперь они охотятся за человечьим мясом, — ответил оруженосец. — Что прикажете делать, если поля родят одну мякину, а реки обмелели от засухи? Нынче на падаль слетаются не вороны и не стервятники, а цапли, аисты и журавли.
Мой дядя был еще безусым юнцом, в том возрасте, когда все чувства, добрые и злые, слиты воедино, когда любое переживание, самое тяжелое и мучительное, наполнено и согрето любовью к людям.
— А куда подевались вороны и стервятники? — спросил дядя. — Где другие хищные птицы? С ними что приключилось? — Глаза его блестели, он был бледен как мел.
Оруженосец, смуглый усатый солдат, ответил, не отрывая глаз от земли — он вообще никогда не поднимал глаз:
— Они кормились трупами зачумленных, чума прибрала и их.
Он ткнул копьем в сторону чернеющих неподалеку кустов, и виконт, всмотревшись, понял, что это не кусты, а груды перьев да иссохших лап.
— Не разберешь, кто сдох раньше, птица небесная или человек, и кто кого успел сожрать, — добавил Курцио.
Спасаясь от чумы, косившей всех подряд, люди бежали куда глаза глядят, и в чистом поле их настигала смерть. Вся пустынная равнина превратилась в настоящую свалку мертвых тел — мужчины, женщины, нагие, обезображенные бубонами и, самое поразительное, — в перьях: казалось, перьями оделись их ребра и из костлявых рук повырастали черные крылья. Не сразу поймешь, что трупы стервятников смешались с человечьими в одну кучу.
Теперь их путь шел по местам былых сражений. Дядя и оруженосец продвигались вперед черепашьим шагом: начали артачиться лошади — то пытались свернуть в сторону, то вставали на дыбы.
— Что это творится с нашими лошадьми? — спросил Медардо оруженосца.
— Мой господин, — отвечал тот, — ничто так не пугает коня, как вонь от конских кишок.
Поле, где они проезжали, было усеяно лошадиными трупами — одни валялись задрав копыта, другие застыли на коленях и зарылись мордой в землю.
— Почему они в таких странных позах, Курцио?
— Когда лошади вспорют брюхо, — объяснял Курцио, — она что есть сил старается удержать свои потроха. Одни прижимаются брюхом к земле, другие опрокидываются на спину — смерть загребает и тех и других.
— Можно подумать, что на этой войне погибают одни лошади.
— Ятаганом очень сподручно вспарывать брюхо лошадям — он словно нарочно для этого создан. Но наберитесь терпения, скоро дойдем и до людей. Сперва кони, всадники потом... А вон и лагерь.
На горизонте клубился дым, развевались императорские штандарты, торчали верхушки высоких шатров.
Всадники пустили лошадей в галоп. Теперь трупов стало меньше — всех убитых в последнем бою уже успели убрать и похоронить. Только кое-где на стерне валялись то руки, то нога, а чаще всего пальцы.
— Что за чудеса: вот еще один палец форменным образом указывает нам дорогу, — изумился дядя Медардо.
— Пальцы отрубают у мертвецов — те, на которых есть кольца. Да простит Бог осквернителей трупов!
— Кто идет? — Дорогу им преградил часовой в плаще, густо поросшем грибами и мхом, словно ствол столетнего дуба.
— Да здравствует священная императорская корона! — крикнул Курцио.
— Смерть султану! — отозвался часовой. — И прошу вас, если встретите кого-нибудь из начальства, узнайте, скоро ли пришлют мне смену, а то я тут начал в землю врастать.
Над полем, над горами испражнений тучей нависала жужжащая мошкара, и, спасаясь от нее, лошади понеслись во весь опор.
— Дерьмо-то все еще на земле, — заметил Курцио, — а сами воины уже на небесах. — И он перекрестился.
У самого въезда в лагерь дорога по обеим сторонам была уставлена балдахинами, под которыми восседали роскошные пышнотелые дамы в длинных парчовых платьях, с обнаженной грудью; они приветствовали всадников громкими криками и смехом.
— Это куртизанки, — пояснил Курцио, — таких смазливых ни в одном войске нет.
Дядя уже проехал мимо, но все не мог оторвать от них глаз, рискуя свернуть себе шею.
— Берегитесь, господин, — добавил оруженосец, — эти дамы до того грязны и вонючи, что даже турки побрезговали бы такими трофеями. Тараканы, клопы, клещи на них кишмя кишат, а недавно завелись скорпионы и ящерицы.
Всадники миновали место расположения полевой артиллерии. По вечерам бомбардиры варили похлебку из репы прямо на стволах мортир и Фальконетов, не успевших остыть после боя.
Подъехали повозки с землей, и орудийная прислуга взялась за сита.
— Порох на исходе, — объяснил Курцио, — но в земле, что с поля сражения, его сколько угодно, можно пополнить наш боезапас.
За артиллерией стояла кавалерия: там среди мириадов мух, увертываясь от копыт и раздавая во все стороны пинки и тумаки, оглушенные ржанием и надрываясь в крике, трудились не покладая рук ветеринары, они, как могли, подправляли четвероногих: сшивали раны, ставили на них смоляные пластыри, перевязывали.