Наши в космосе
Шрифт:
Командир вздохнул, поскреб щетину подбородка и достал бортовой журнал. Последняя запись гласила: «16 февраля. Бортрадист Ямайко. Проводились визуальные наблюдения. В Кассипее, кажется, появилась какая-то лишняя звездочка. Нинка мылась в душе. А у нас в Поповке, когда девки шли на речку, то никогда так не хотелось сала нашего, хотя мать говорила, что раньше галушки ели каждый день».
Агапов задумался и вычеркнул слово «Кассипее». «Да, — подумал Агапов, — глупо, конечно, поступили — тогда на орбите Марса выменяли у американцев всю муку на сигареты. Хорошо еще, потом у Юпитера немцев встретили. Они нам мучки отсыпали за Нинкину икону».
— Ай, сука, Булатов! —
— Да ладно, какие нежные. Жжет ему. Пора привыкнуть, — резонно возразил голос Булатова.
Агапов поморщился. Система кругооборота воды в корабле работала с перебоями. То есть иногда вовсе ничего не очищала. Нет, есть еще недостатки в конструкции.
Агапов написал в журнале: «4 апреля. Борткомандир Агапов. Проводились визуальные наблюдения. Отмечены ряд звезд и общий цвет космического пространства. Произведен плановый ремонт аппарата МХ-1228Р для производства препарата С-14. Самочувствие экипажа удовлетворительное. Никаких происшествий не случилось. Бортмеханику Шустеру объявлено 15 суток бортового ареста».
О склоненную лысеющую макушку командира пружиняще оттолкнулась босая пятка. Он посмотрел вслед. Бортпроводница Кузина, завернутая в вафельное полотенце, сверкнув худеющими формами, поволокла в камбуз хныкающего Зоричку.
— Факинг, кэп, — приветствовал мальчик командира. — Бщжшлу су, уроды, — поздоровался он с Ямайко и Булатовым.
Зоричка, ни дня не знавший земного тяготения, был сыном экипажа и бортпроводницы Кузиной. Он имел два года от роду и рос на одной картошке удивительно быстро форменным идиотом. Зоричка ушами улавливал радиосигналы со всей галактики, но избирательно — одни ругательства и больше ничего. Вообще-то в штатном расписании должности «бортпроводница» не было. Просто Нинка явилась на космодром проводить, иконой благословить. Ну, ребята уговорили.
В дверях рубки показалась рыжебородая физиономия Шустера.
— Командир, — прохрипел бортмеханик, — все равно делать не хрена до завтрака. Давай с арестованными в очко сгоняем на сахар?
— Не мешай.
Командир знал, что осталось 15 кусков сахара, и мучительно колебался — пустить их на производство препарата, отдать этому идиоту, сыну экипажа, или уж правда честно разыграть.
Но разыгралась фантазия. Командир расписался в бортжурнале и за завтра: «5 апреля. Бортмеханик Шустер. Производились визуальные наблюдения. В соответствии с программой произведено фотографирование 49-го сектора под углом 45 градусов в инфракрасном диапазоне».
С камбуза слышались оживленные голоса и запах слегка подгнившей картошки.
— Зоричка, зачем ты это сделал? Агапыч будет ругаться.
— Да пошли вы кыау на аыку, — послал свою родню по-неземному развитый младенец. В рубке закружились, словно шаманы в поминальном танце, стеклышки от объектива старенького «ФЭДа», последнего фотоаппарата на борту.
Вообще наружные видеофотокамеры отказались работать сразу после старта. А половина пленок самостоятельной фирмы «Тасма» (Казань) оказалась засвеченной еще на фирме.
Строго говоря, три года назад эта экспедиция была организована на средства трех независимых организаций: «Союзглавкосмос», «Министерство природных ресурсов» и «Товарищество по обработке Земли» к планете Уран с целью изучения условий и доставки образцов. Из-за ошибок в расчете как-то проскочили орбиту Урана без обнаружения планеты. Тогда планы изменили и решили исследовать Нептун. Но как только Агапов начал мастерски заруливать на орбиту и потребовалась корректировка траектории, пропала связь с ЦУПом. В это
Кир Булычев
Нужна свободная планета
Прискорбный скиталец
Корнелий Иванович Удалов собирался в отпуск на Дон, к родственникам жены. Ехать должны были всей семьей, с детьми, и обстоятельства благоприятствовали до самого последнего момента.
Но за два дня до отъезда, когда уже ничего нельзя было изменить, сын Максим заболел свинкой.
В тот же вечер Удалов в полном расстройстве покинул дом, чтобы немного развеяться. Он пошел на берег реки Гусь.
Большинство людей вокруг были веселы и загорелы после отпуска и, честно говоря, своим удовлетворенным видом удручали Корнелия Ивановича.
Удалов присел на лавочку в тихом месте. Сзади в ожидании грозы шелестел листьями городской парк. Вдали лирично играл духовой оркестр.
Невысокий моложавый брюнет подошел к лавочке и попросил разрешения присесть рядом. Удалов не возражал. Моложавый брюнет глядел на реку и был грустен настолько, что от него исходили волны грусти, даже рыбы перестали играть в теплой воде, стрекозы попрятались в траву, птицы прервали свои вечерние песни.
Удалов еле сдерживал слезы, потому что чужая грусть совместилась с его собственной печалью. Но еще сильнее было сочувствие к незнакомцу и естественное стремление ему помочь.
— Гляжу на вас — как будто у вас беда.
— Вот именно! — ответил со вздохом незнакомец. Был он одет не по сезону — в плащ-болонью и зимние сапоги.
Незнакомец в свою очередь разглядывал Удалова.
Его глазам предстал невысокий человек средних лет, склонный к полноте. Точно посреди круглого лица располагался вздернутый носик, а не менее круглую лысинку обрамлял венчик вьющихся пшеничных волос. Вид Удалова внушал доверие и располагал к задушевной беседе.
— У вас, кстати, тоже неприятности, — заявил, закончив рассматривание Удалова, печальный незнакомец.
— Наблюдаются, — ответил Удалов. И вдруг, помимо своей воли, слегка улыбнулся. Ибо понял, что его неприятности — пустяк, дуновение ветерка, по сравнению с искренним горем незнакомца.
Они замолчали. Тем временем зашло солнце. Жужжали комары. Оркестр исполнял популярный танец «террикон», с помощью которого дирекция городского парка одолевала влияние западных ритмов.
Наконец Удалов развеял затянувшееся молчание.