Наши задачи -Том I
Шрифт:
Но можно было бы и должно было бы – врозь идти и вместе быть!..
Это тоже не удалось и не состоялось, да и в будущем не осуществится. Почему? Потому, что у верхнего слоя эмиграции честолюбие преобладает над любовью к родине, и потому, что в ее политических нравах и делах слишком много кривды. И о том, и о другом нам, единомышленникам, надо говорить друг с другом открыто и честно.
Когда после окончания второй мировой войны была провозглашена необходимость тактического единения в эмиграции, то на этот призыв отозвался с видимым сочувствием целый ряд организаций: «Да-да, единение желательно и целесообразно, и притом – все эмигрантское!» Но как только стал вопрос о путях и способах этого единения, так вместо делового разговора о координации сил («Отбросим разногласия! Сосредоточимся на едином и общем отрицании врага! Учтем и объединим наши силы!»), вместо этого последовали с разных сторон совершенно неделовые попытки провозгласить себя ведущим центром, дезавуировать «соперников» и предоставить остальным «примыкать» и «подчиняться». Ожил старый и вредный лозунг: «Мы ведем! подминайтесь под нас!» И тотчас же началась страстная борьба за «дирижерскую палочку»… Пошла суетня. Началось ожесточение. Люди стали наговаривать друг другу и друг про друга самые неприятные «комплименты». Каждая такая организация вообразила себя всеэмигрантской и стала добывать себе соответственные расходные средства. Но деньги в руках у иностранцев, и они их даром не дают. Тогда стали подминаться под иностранцев, чтобы подмять под себя своих. Иностранцы же, бывают разные: штатские и военные; партийные и правительственные; националисты и интернационалисты; открытые и закулисные; политические и конфессиональные. Добывающие оказались конкурентами и стали друг друга порочить перед деньгодателями. От этого ожесточение еще усилилось. Никто не хотел признать малые пределы своих сил и своего влияния – и вложить эти малые силы в живое дело. «Предводители» стремились не бороться, а фигурировать – и увлекали на этот путь своих ближайших единомышленников. А мы, «остальные», с грустью следили за этим политическим «грюндерством» в пустоте и за этой склокой, не предвидя от этого ни малейшего добра. Ибо еще Крылов указывал, что не следует людям «топорщиться», «пыхтеть и надуваться»…
Оговоримся, однако: это относится вовсе не ко всем зарубежным русским организациям и касается, главным образом, не «рядовых» членов, среди которых и было и сейчас есть множество драгоценных людей, а только «фигурирующих дирижеров» эмигрантской политики.
И вот те, которым удавалось получить иностранную субсидию, начинали смотреть из рук своих «деньгодателей»: запретят «жертвователи» единую Россию – и начинает газетка нести бессвязицу о пользе расчленения; запретят «субсидирующие» всякую «острую» постановку вопросов – и все сведется к «информации» и беллетристике. Ибо по нынешнему времени финансируемый редактор редактирует не по совести, а по указке издателя, предпочитая печатать хоть что-нибудь, но все-таки фигурировать в качестве редактора.
И в результате всего этого русская эмиграция разделилась – и программно, и тактически, и международно, и закулисно, и всячески. Какое уж там «единение»!
Разделилась – и занялась взаимным опорочением. И при том так: чем более организация партийна и чем честолюбивее ее вожаки, тем менее они считаются с основами литературной совести и политической чести, тем более кривды они вносят в свою борьбу. Наблюдая весь этот процесс объективно и со стороны, мы могли бы свести эту политическую кривду к следующим «правилам» или «манерам».
1. Главное это «мы», «наша партия», «наши успехи». Все, что «нам» полезно, должно быть осуществлено, «прикрыто» и оправдано.
2. Те, кто не с «нами», – разделяются на две категории. Одни – «пока еще» не с нами; их нужно (по выражению Лескова) «злее» пропагандировать и внушать им, что все спасение у «нас». Другие – «уже» не с «нами»: за ними надо наблюдать, их надо или замалчивать, или же «поедом есть». Главное в том, чтобы они не придумали чего-нибудь умнее, вернее или «увлекательнее» «нашего».
3. Кто вступает в «нашу» партию, тому дается «амнистия» за все его прошлое: «большевистское», «национал-социалистическое», возвращенческое, двуличное и всякое иное. Он объявляется «морально чистым», «честным идеалистом», «верным» и заслуживающим всякого доверия. Мы должны делать вид, будто он и есть то самое, чем он себя только заново (может быть, в тринадцатый раз!) объявил. Поклонись «нам» – и тебе все простится.
4. Кто критикует «нашу партию» за ее прошлое или настоящее, против того позволено все. Всякая дисквалификация; всякое издевательство; всякая инсинуация; всякая передержка в цитатах; всякое оклеветание; полная изоляция; а в случае целесообразности – всякий донос в учреждение, дающее визу, право «пребывания», транспорт в далекие земли или паек.
5. По отношению к людям «непартийным» – практикуется «визитация с распросами»; иногда после телефонного предупреждения, а иногда и без оного, чтобы взять «укрывающегося» неподготовленного «тепленьким». В беседе визитер изображает из себя человека добродушного, болтливого и весьма «близкого» к предполагаемым воззрениям испытуемого. Он незаметно наводит его на щекотливые темы, выспрашивает, «уточняет» и регистрирует про себя все «важное» и затем сообщает (правду или клевету) в свой партийный центр «на его усмотрение». Во всяком случае, он готовит материал для доноса – как «своим», так и иностранцам. Невольно спрашиваешь себя: «А может быть, и еще кому-нибудь?»
6. При этом все духовные и культурные критерии – уступают место политическим. Ведутся личные «досье», в коих все занесено: не был ли когда-нибудь на «неподходящей» панихиде? не написал ли когда-нибудь «несоответствующего» фельетона? не получал ли в качестве «Дипи» каких-нибудь посылок от другой партии? не выразился ли (все равно, письменно или устно!) о ком-нибудь из «наших» и если он не желает верить в «наши» лозунги, то что же он «про себя» думает? и не склонен ли он к слишком «самостоятельному» образу мыслей, к «своевольным» поступкам, к литературному правдолюбию, решительно «для нас» неудобному?..
Оказывается, что нет ни духовного достоинства, ни художественного таланта, ни научных заслуг, ни военной доблести, которые могли бы избежать этой мнимой, но вредительской «дисквалификации». Мы знаем ряд конкретных примеров, когда перворазрядные русские ученые пожизненно преподавали в глухой провинции; когда лучшим русским художникам, которыми Россия гордится, упорно отказывали в визе по ложному доносу из эмигрантской среды; когда все русские музыканты десятилетиями замалчивались в эмигрантской печати и т. д., и т. д.
7. Замечательно, что эти нравы и манеры особенно процветают не в правом, а в левом секторе эмиграции. Захватив «влиятельные» позиции, обеспечив себе финансирование и сомкнув свои ряды, этот сектор исповедует на словах «свободу», а в действительности вводит в эмиграции особого рода «тоталитарный режим», – разумеется, в пределах своих, пока еще не-государственных, сил. Он намечает повсюду своих «выдвиженцев» и «задвиженцев»; он «отлучает», «бойкотирует», «замалчивает», поносит, дисквалифицирует темными намеками и загадочно, многозначительно «грозит»… Когда ему нужно, он пытается дискредитировать своими статьями и резолюциями честнейших людей или, наоборот, выдает «свидетельство о благонадежности» людям слишком «многосторонним». И от этого в эмиграции вырастают стены «тоталитарного» зажима и разделения.
8. Замечательно, что именно этот сектор, примыкая к заклятым врагам национально-исторической России, делает все возможное, чтобы помочь им в поношении и унижении нашей родины; чтобы внушить иностранцам органическое и преемственное тождество – дореволюционной России и современной Советии. Он выкапывает из революционной литературы прошлого настоящие «перлы» поношения и вдвигает их повсюду в своих газетах и журнальчиках жирным шрифтом. Особенно гнусный материал эти писатели добывают у Герцена. Вот пример: «Мы не можем привыкнуть к этой страшной, кровавой, безобразной, бесчеловечной, наглой на язык России, к этой литературе фискалов, к этим мясникам в генеральских эполетах, к этим квартальным на университетских кафедрах. Ненависть, отвращение поселяет к себе эта Россия. От нее горишь тем разлагающим, отравляющим стыдом, который чувствует любящий сын, встречая пьяную мать свою, кутящую в публичном доме» (А. Герцен). Или еще: «Кто из нас не желал вырваться навсегда из этой тюрьмы, занимающей четвертую часть земного шара, из этой чудовищной империи, где всякий околоточный надзиратель – верховный владыка, а верховный владыка – коронованный околоточный надзиратель?» (А. Герцен). См. «Бюллетень лиги борьбы за народную свободу» «Грядущая Россия» № 24 от 16.IV.1950.