Наши задачи-Том II
Шрифт:
Государство есть начало волевое и действенное. Его нужды и пользы требуют зоркого видения и решимости. Режим, не способный к волевым решениям будет неизбежно погрязать в партийной торговле и интриге, растрачивать время, упускать спасительные возможности и разочаровывать своих граждан. Вследствие этого голосующие граждане давно уже начали охладевать к своему «праву голоса»; и чем чаще их тревожат призывом к урнам, и чем сложнее жизнь страны, и чем сильнее волевые колебания и нерешительность правления – тем острее становится кризис демократии; особенно тогда, когда последние остатки гражданственной жертвенности иссякают в войнах, а левые или правые демагоги манят «спасительными» программами, льстят массовым страстям и обещают волевую политику. Демократические массы самых передовых государств не в силах разобраться в лживости и несбыточности этих демагогических посулов: это превышает их силу понимания и суждения. Помимо этого они дорожат частным прибытком и закрывают себе глаза на несовместимость этого вожделенного прибытка с национальным благом или даже публичным спасением.
Во всех таких постановках вопроса смысл государственного бытия утрачивается совершенно; демократический режим начинает заживо разлагать государство и вступает в период острого кризиса (современная Англия).
Иной путь того же самого кризиса ведет через машину парламентаризма. Партии думают не о государстве и его судьбе, а о своих избирателях. Избирателям надо угождать, иначе грозит провал на следующих выборах. Но угождение это состоит в предоставлении им реальных благ: свои вожделения у крестьян, свои у рабочих, свои у городского мещанства… Все обременительное для них надо предотвратить; всякие облегчения и подачки им надо протащить через парламент. А тут, как назло, выступают конкурирующие партии, которые того гляди обещают и продвинуть больше. Отсюда эта специфическая «парламентская» атмосфера: «Я ни за что не дам тебе провести такую-то реформу, потому что я ее сам хочу провести; реформа нужна и хороша, но она должна идти не от тебя, а от меня; если же и ты мне тоже не дашь провести ее, то пусть она проваливается…» И еще: «Всякое министерство, спасающее страну не но моему рецепту, должно быть провалено!..» Или еще: «Вы мое министерство провалили, хорошо: за это я провалю всякое ваше министерство, будь оно хоть семи пядей во лбу и предлагай оно хотя бы одни мудрые и справедливые реформы…» Парламент превращается в какую-то спортивную площадку, совершенно лишенную «спортивного джентльменства». «Лес» забыт; остаются одни «деревья»; и люди, цепляясь за деревья, стараются нанести друг другу обессиливающие удары палками. И только в одном враги готовы солидаризироваться: не пускать впереди людей с сильным, независимым характером, хотя бы мудрость и правота была всецело на их стороне. Есть такие шумливые и скучные машины, перетирающие тяжелые камни в гравий; они не строят, а только перемалывают. В такой законодательной машине ни одно государство не нуждается; и если парламент начинает молоть гравий, то он разочаровывает народ и губит государство.
Третий путь этого кризиса ведет прямо к диктатуре! Это путь безволия и творческого бессилия средних партий и обманной демагогии со стороны крайних партий – то левых, то правых. Опыт истории показывает, что народные массы ценят в демократии не свободу, а прибыток. Свобода нужна тем, кто ведет духовную жизнь; безмерная свобода особенно желанна, честолюбцам, карьеристам и демагогам. Широкие же массы мечтают о легком и быстром улучшении своего материального состояния: меньше налогов, меньше повинностей, меньше работы, отсутствие сословных (а по возможности – и образовательных) ограничений, легкое обогащение, легкое карьерное возвышение, прочность «социальных завоеваний», комфорт и удобство (автомобили, мотоциклетки, велосипеды) и поток развлечений. С самой древности, выдвинувшей лозунг «хлеба и зрелищ», изменилось немногое; точно формулировал это мне недавно итальянский подросток, сводивший все к лозунгу «хочу развлечений («io volo divertisi).
Подобно этому наивно и неверно воззрение, будто народные массы стремятся к равенству; совсем нет, они хотят неравенства в свою пользу («^ote toi de l`а que je m`y mette») и считают это «справедливостью». В основе же этого мнимого «эгалитаризма» лежат жадность и зависть.
Вот почему в периоды исторической нетерпеливости (после стихийных бедствий, эпидемий, войн, во время экономических кризисов, революций и гражданских войн) слух народных масс оказывается особенно обостренным и отзывчивым для всяких «волевых» программ имущественного сдвига, передала или просто грабежа. И надо признать, что демократический строй, приучающий массы не к служению, а к приобретательству, не к жертвенности, а к притязаниям – готовит сам себе крушение именно в этом направлении. На всякого «обещателя» найдется более беззастенчивый конкурент; на всякого социального демагога найдется превосходящий его проповедник уголовного грабежа (Ленин: «грабь награбленное»). И если демократия организует сущий «аукцион» государственной власти, то ее сметет революция, разрешающая «вольную экспроприацию» – и народ отдаст «свободу» за прибыток и «равенство», за вольное захватное неравенство в свою пользу. И тогда все это увенчается левым или правым тоталитаризмом….
Эволюция демократического режима совершается за последние 20 лет именно в этом направлении. На наших глазах демократическая Германия организовала себе правительственное безволие, накопила 6 миллионов безработных, отреклась от свободы и голосования и рухнула в правый тоталитаризм Гитлера, увлекая за собою всю восточную половину Европы (1933–1945). На наших же глазах разложился демократический Китай Сун-ятсена и провалился в кровавый тоталитаризм Маотзентунга. На наших глазах совершается распад английской империи, метрополия которой предалась демагогическому социализму; и надо еще знать, что за первую половину 1953 года Эттли и его партия настолько полевели, что выставили в своей программе новое возвращение к социализму (новый захват промышленности, вмешательство в строение кораблей и воздушных аппаратов, в дело продовольствия, возврат к бесплатному лечению и т. д.): они ничего не забыли и ничему не научились…
А ныне все указанные нами опасности надвигаются на Францию и на Италию.
Поучительно, что тревога за устойчивость демократии, вызываемая указанными нами опасностями, обнаруживается и в кругах самих «верующих» демократов. Приведу несколько показательных выдержек из современной прессы.
Вот что писали, например, за последний месяц авторитетные демократические газеты объективной Швейцарии.
Франция «со своим парламентом, совершенно не поддающимся ни руководству, ни предусмотрительному учету, с этим парламентом, выбрасывающим из седла всех претендентов на пост министра-президента, одного за другим, – опустилась на самый низкий уровень своего политического развития». «Из двадцати политических кризисов, разыгравшихся после освобождения страны от оккупации, современный кризис является самым злостным, грозящим скорее всего развернуться в кризис государственный…» Этот кризис «гасит всякую надежду на скорую нормализацию нынешних хозяйственных и платежных отношений… И та отчаянная политика отчаянных мер (Desperado-Politik), которая стала ныне неизбежной, скоро отомстит за себя всему французскому хозяйству».
Еще гораздо резче прозвучали слова председателя французского парламента Эррио: «У нас всякая политика уперлась в мертвую точку. В глазах всего мира мы оказываемся неспособными наладить собственные внутренние дела. Никогда еще Франция не страдала подобным малокровием. Наша угрожаемая, ославленная и презираемая страна гибнет от того, что каждый требует жертв от другого, но не желает принять их на себя»… – Тот, кто просматривал за этот месяц французские газеты «L'Aurore», «Le Figaro», «Le Monde», находил в них слова настоящего политического отчаяния. Что делать? Где спасение? В роспуска парламента? В обновлении конституции? Мы отвечаем: в обновлении и облагорожении национального правосознания…
Слова эти были только что написаны, как телеграф принес из По текст последней речи французского президента Венсена Ориоля. Приводим буквальную выдержку: «Демократия есть труднейший из всех режимов». Она требует от граждан и от их представителей большого гражданского мужества, соглашений и единомыслия! Иначе она вырождается в анархию и бессилие. Поэтому необходим государственный авторитет для того, чтобы бороться с этой болезнью, которая грозить всем свободным режимам и в особенности режиму во Франции. Государственный авторитет необходим для того, чтобы защищать национальный суверенитет от нападений со стороны различных интересов, которые желают оказывать давление на парламент. Необходим пересмотр французского государственного устройства, но еще неотложнее реформа политических нравов во Франции». В заключение Ориоль вспоминает завет великого французского короля Генриха Четвертого (первого из Бурбонов, 1555–1610): «Мы родились не только для себя, но, прежде всего, для того, чтобы служить родине…» Мудрые и верные слова Ориоля, увы, конституционно бессильного и беспомощного главы государства!
Еще в более серьезном тоне обсуждаются итоги последних выборов в Италии. За последние годы казалось, что осторожная, но мудрая и социальная политика Де Гаспери консолидирует финансовое, хозяйственное и международное положение страны. Но июньские выборы 1953 года дали неожиданные результаты: ослабление центральных, созидательных партий и радикализация крыльев; – мощное укрепление левого крыла и некоторое небольшое укрепление правого крыла. Коммунисты и их оруженосцы, левые социалисты Ненни, имевшие в 1948 году 8,1 миллиона голосов, получили на этот раз 3,6 миллиона (прирост в полтора миллиона). Католики («христианские демократы»), получившие ныне 10,8 миллиона голосов, потеряли за пять лет два миллиона. И вот люди встревожено спрашивают себя: что же будет, если такое явление возобновится на следующих выборах 1958 года? Тогда коммунисты соберут 11 миллионов голосов, а католики всего 9 миллионов – и Италия станет на путях легальной демократии провинцией Коминтерна!
Необходимо учесть при этом следующее. Голосовали и мужчины, и женщины. Процент активно участвующих был необычайно высок, выше 1948 г. Подано было из 30,2 миллиона голосов 28,3, что составляет почти 94,7 проц. Из мужчин воспользовались правом голоса 93,5 проц., из женщин 94,7 проц. – Возрастной ценз для выборов в сенат был 25 лет; для выборов в парламент – 21 год. Эти 4 года дают в общем те 2 миллиона голосов которые и были отданы крайним партиям. Важно отметить, что конфессионально итальянцы считаются католиками почти на 99 проц. всего населения. Марксисты являются в Италии отлученными от церкви. Огромные вспомогательные организации были пущены в ход католиками, чтобы привлечь голоса к католической партии; но выборы показали, что всего 40 проц. католиков пошли за церковью, тогда как остальные не посчитались ни с ее запретами, ни с ее угрозами. Падение политического авторитета Ватикана оказалось катастрофическим; а тайна голосования сокрыла массовый государственно-религиозный грех.