Наско-Почемучка
Шрифт:
Ребята быстро нашли общие песни, и Милчо дирижирует новым объединённым хором.
При свете костра я вглядываюсь в ребячьи лица. Мне кажется, что в такой вечер я читаю их мысли. Иван и Ванка сидят рядом. Говорят — не наговорятся. Может быть, вспоминают
— Ну что, всё кончилось благополучно? Тревоги утихают?
Николов неуверенно пожимает плечами.
Эта история кончилась благополучно, но кто знает, какие сюрпризы готовит ему завтра сложная наука педагогика.
— На этот раз гора свалилась с плеч, но как погляжу я на эту парочку, то думаю…
Николов не говорит, о чём он думает, докуривая сигарету, и засыпает окурок горсткой земли.
Кажется мне, я могу угадать его мысли: «Сколько дорог надо было пройти, сколько партизанских костров должны были сначала зажечься, для того чтобы мы могли собраться у этого костра и запеть нашу песню…»
Мы с Наско-Почемучкой сидим друг против друга и молчим. Он молчит и думает: что это я его так внимательно разглядываю? А я молчу и пытаюсь понять, отчего это он так непривычно молчалив.
Наско, Наско, я догадываюсь, как ты сегодня устал. Ты сегодня совершил далёкий путь. Не привлекают тебя лёгкие крылышки подёнки, которая не знает, что такое ночь. Ты человек, ты знаешь, как ночь бывает темна. Но я не просто смотрю на тебя молча, я ещё и читаю про себя новые стихи.
Я повторяю эти стихи без конца, чтобы не забыть, чтобы утром их записать. Потому-то я и гляжу на тебя молча.
Может быть, и ты, Наско, всё ещё душой не вернулся из того далёкого и сложного мира, откуда все мы вышли, того мира, к которому ты прикоснулся, по которому ты прошёл, точно по дорогам затонувшей Атлантиды?
Детство кончается ещё и тогда, когда начинаешь понимать, что памятники из камня и бронзы молчат так же, как живые люди.
Рядом с тобой сидят велиновская девочка с чёрной косой и Младен, и все мы думаем и тревожимся о судьбах того мира, в котором вместе живём.
Хочется присоединиться к песне, которой так увлечённо дирижирует Милчо Техника.
Иван с Ванкой перестают разговаривать и присоединяются к песне. Латинка укладывает в папку ещё один рисунок — там их столько, что вполне хватит проиллюстрировать эту книжку.
А песня? Песня слаще всякой еды, и для неё всегда найдётся место — так, кажется, говорил тот старичок в поезде.
Это песня о той жизни, которую мы сейчас вместе строим.
Но это уже, как сказал бы товарищ Николов, тема другого разговора. Так ведь, Наско?