Наследие Иштар. Печать Страсти
Шрифт:
Изображая странствующего умема никак нельзя обернуться к сопровождающему тебя слуге и кивнуть ему, что тебе приглянулся жеребец стоимостью в несколько богатых домов. Но лошади с детства были страстью Яклина.
Придворные умемы рассказывали, что раньше, когда еще не было Цалов, и предки Яклина жили, кочуя с земли на землю, лошади жили в одном шатре с человеком, и занимали место более почетное, нежели даже его жены. Видимо, горячая любовь к лошадям у Яклина в крови. Он также любит и верблюдов, но все же лошадей больше. В прошлом году Яклин даже выменял двух породистых лошадей на двух любимых жен из
Здесь он не будет задерживаться, невольничий рынок – он везде невольничий. Кто-то сам надел на себя цепи за долги, кто-то захвачен в плен разбойниками, кому-то не повезло угодить в жернова правосудия и дать соседу благодатную почву для доноса.
Вот целый помост меднокожих воинов из кхастла Тримы – уж и кхастла самого нет, а они все еще носят прически из перекрещенных кос. В душе Яклин уважает такую несгибаемость нрава, но на месте погонщиков побрил бы всех невольников к нечистой матери. Впрочем, красивых рабов время от времени покупают богатые женщины преклонных лет, и для таких покупательниц все в невольнике должно быть совершенно.
Вот подняли вой две женщины – одна совсем молодая, еще девочка, а другая старая, лет двадцати пяти, наверно мать и дочь. Точно, дочку купил какой-то жирный меняла с заплывшими свиными глазками и неуклюжими крючковатыми пальцами. Вот, сладострастно отсчитывает полторы серебрушки торговцу и уводит девочку. Причем мать голосит громче, чем дочь, но надсмотрщики быстро ее успокаивают.
Вот слышатся призывы досужего надсмотрщика без двух передних зубов взглянуть на невиданную в этом крае доселе красоту.
Поддавшись любопытству, Яклин последовал к невысокому помосту. Обнаженная до пояса женщина на нем действительно заслуживает высокой оценки – высокая ростом, стройная и хорошо сложенная, с белой, почти прозрачной кожей и почти такими же белыми волосами, она напоминает Тишу, видимо, тоже прибыла на Зиккурат на звездном корабле. Однако той цены, что запросил за нее беззубый торговец, женщина не стоит: от опытного глаза Яклина не укрылось, что с женщиной чересчур дурно обращались в дороге, наверно, поэтому она и не выставляется полностью обнаженной.
Осознание этого заставило Яклина досадливо поморщиться – он не понимал купцов, самолично портящих свой товар. Какой толк от этой беловолосой женщины, если до этого ей пользовался весь разбойничий караван. Яклин сомневается, что рабыня проживет хотя бы две недели – в глазах женщины нет жизни!
Яклин прошел дальше, и вниманием его завладела еще одна женщина – с черной, как ночь, кожей, высокими скулами, пухлыми губами и ямочками на щеках. Немного тощая, но присутствует приятная тяжесть в груди и крутой изгиб бедер. Ноги также ровные, и ступни аккуратные. Эта женщина заслуживает, чтобы ее продавали в закрытом шатре, а не на улице. Но она, похоже, ничуть не смущается своим положением – вон, сверкает влажными раскосыми глазами и блестит полоской зубов! Яклин не выдержал и тоже улыбнулся.
Ему всегда нравились такие – смелые и веселые. Опытное чутье подсказывало ему, что с этой женщиной не будет скучно. На мгновение Яклин опять забыл, что здесь тайно, и внешне выглядит как обычный писец или умем.
Вспомнив о своей миссии, важней которой сейчас нет ничего, Яклин развернулся, и, не вспоминая больше ни о красавце-голубоглазом жеребце, ни о чернокожей женщине, прошел дальше.
Глаа 4.2
***
Яклин остановился в небольшом чепке – здесь нет тонкой работы виссиканских ковров, лишь циновки и не слишком чистые одеяла, и чашки самые обычные, глиняные, и толстый, неповоротливый чайщик слишком долго возился над своими кувшинами, прежде чем подать ему тайры, но самое главное – этот чепок стоит на площади, а значит, полностью соответствует целям Яклина.
Занявшись трапезой и чаепитием, Яклин продолжил наблюдать жизнь города-крепости Цала Исиды, с интересом разглядывая самих жителей, их одежду, манеру общаться, торговать и покупать, и многие скрытые грани открывались зорким глазам.
Через несколько часов – белое солнце начало клониться к закату, красное же, наоборот, лишь поднялось в зенит, нестройный гул прокатился по площади – люди спешили покинуть свои места, если они были обычными покупателями или зеваками, торговцы старались принять как можно более благообразный вид, нищие и те, кто победнее, и вовсе падали ниц.
– Что происходит, почтенный? – смиренно спросил Яклин у чайщика.
– Да что ты, писец? В своем ли ты уме или ты чужеземец, и в наших краях недавно?
– Ты угадал, почтенный, только сегодня утром вошел я в северные врата вашего благословенного града…
Договорить Яклин не успел, поскольку чайщик с небывалой прытью для человека его комплекции рухнул вниз и не поднимал головы, поэтому продолжать беседу Яклину было просто не с руки.
Тогда он внимательно уставился на улицу, заняв предварительно выгодное для себя положение: плетеная перегородка надежно скрывает его от посторонних взглядов с площади, между тем площадь в прекрасном обозрении, за счет отверстий в плетении.
По площади шествуют открытые носилки, которые несут шестеро огромных, меднокожих рабов в одних повязках. Впереди и позади носилок также семенят рабы и рабыни. Рабы несут опахала из фиолетовых с желтым, драгоценных перьев, а рабыни, с крашеным кармином сосками, тоже в повязках, но более длинных, посыпают дорогу разноцветными благоуханными лепестками.
Но Яклин недолго разглядывал всю эту толпу людей – от силы секунды две-три, потому что его вниманием сразу и безраздельно завладела та, что возлежала на самих носилках.
Вся поза женщины говорила сама за себя, рассказывала о своей хозяйке – о ее скрытой, но неуемной звериной грации и о лени, как будто женщине в тягость принимать все эти почести, но так уж вышло. Смуглая нога согнута в колене, и Яклин увидел, что совершенная щиколотка этой сошедшей с небес богини украшена золотыми браслетами, увитыми живыми цветами.
Гибкий, изящный стан, покатые плечи, горделивый поворот головы на точеной шее. Тяжелые потоки высветленных на солнце волос, струящихся сквозь переплетения золотой диадемы, словно оттягивают голову женщины назад, лицо ее немного повернуто вверх, к сиреневому небу Зиккурата.