Наследие Луны
Шрифт:
– Что значит «наше подразделение было широко представлено» в программе «Аполлон»?
На лице Найлза мелькнула мимолетная улыбка.
– Старик Базз Олдрин был человеком Гаррисона Ли, а с ним и многие другие, как на борту жестянок, так и в Хьюстоне.
– Чертов старый шпик! Есть ли что-то, к чему он не приложил руку?
– Судя по всему, есть, потому что об этой находке мы не имеем ни малейшего понятия. Располагай он сведениями о том, что нашли на Луне, он бы рассказал.
– Как думаешь, удастся что-нибудь выяснить? Я не хочу наступать на ноги тем, кто занимается программой, я и так
– Если все всплывет, кто-то неминуемо кинется искать скрытые мотивы, и никто уж точно не поверит, что мы просто искали там воду.
– Понимаю, но что поделать? Надо разузнать все возможное: тут нам как раз должны помочь те роботы.
Найлз кивнул.
– Я приказал Питу снова расширить юрисдикцию «Европы», и нам придется…
Президент жестом остановил Комптона.
– Даже знать не хочу. Человеку моего положения не нужны подробности о том, что делает Голдинг со своей напарницей… – Президент помолчал. – Кстати, как там поживает старина Ли?
Найлз посмотрел на друга и сказал:
– Он умирает.
Преподобный Сэмюел Роулинз специально «раскинул свой шатер», как было известно немногим его ближайшим последователям, на враждебной территории: в самом средоточии зла, против которого он каждую среду, субботу и воскресенье выступал в проповедях перед миллионами телезрителей по всему миру. Безумный шаг для известнейшего, популярнейшего и богатейшего телепроповедника в мире, но в присутствии святого отца никто на этот счет не шутил. Лос-Анджелес менялся, а Роулинз знал, где водятся и будут водиться деньги.
Он, входивший в четверку богатейших людей планеты, одним своим лицом был обращен к многомиллионной толпе последователей, а другим – к деловым партнерам. Правда, поговаривали, что, затеяв сделку с Сэмюелем Кентоном Роулинзом, вскоре начинаешь жалеть, что не продал душу дьяволу.
Сегодня его было не застать ни на одной из четырех принадлежавших ему телестудий – он был дома, в похожем на дворец поместье на Малхолланд-драйв. Чтобы освободить место под строительство, пришлось снести под корень шестнадцать других особняков. Многие удивлялись, ведь он мог возвести свою резиденцию не на засушливых холмах, нависших над городом, а на любом из живописных пляжей Калифорнии. Однако те, кто знал Роулинза лучше, понимали: ему просто нравится смотреть сверху на Лос-Анджелес, задаваясь вопросом, каким в свое время задавался Александр Македонский: «И это всё?»
Окна вычурно обставленного кабинета выходили на два больших бассейна. Роулинз – человек внушительного роста, больше шести с половиной футов, – сидел за столом и следил за охранниками на постах. Наконец, он вернулся к тексту проповеди, которую предстояло читать в воскресенье утром в Церкви истинной веры в Лонг-Бич. Там, в башне из стали и стекла высотой в три дома, разместятся 27 000 последователей, а еще миллиард услышат слова преподобного во всех уголках мира.
В приемной сидели четыре помощника, готовые выполнить любое приказание, однако преподобный всегда писал проповеди от руки. У помощников еще будет уйма времени перепечатать текст и передать его в одно из шести принадлежавших Роулинзу издательств. А рукописную версию преподобный продаст на аукционе в конце года. Для него все – до определенной степени – измерялось прибылью.
Эта проповедь была особенной. Он будет вещать в прямом эфире, и речь пойдет о зле посягательства – посягательства человека на дом господень, Вселенную – и неминуемой божьей каре, которую человечество давно на себя навлекает. Пока Роулинз писал, перед его внутренним взором стояли останки, найденные на Луне. Заносчивость, с какой Америка вела себя в тяжелые для своих граждан и всего мира времена, была непростительной. Она распаляла гнев господень, отправляя механические аппараты на внеземные тела, когда столько проблем здесь, на Земле. Заблудшие души следовало наставить на путь истинный, и преподобный располагал необходимой для этого властью.
В дубовую дверь постучали.
– Войдите, – отозвался он, не отрываясь от работы.
В открывшуюся дверь просунулась голова шикарной блондинки – его первой помощницы. Он оторвал взгляд от блокнота и удостоил ее улыбкой. Девушка залилась румянцем и почувствовала, как подкосились колени. Роулинз знал, какой эффект производит на женщин, причем не только из ближнего окружения, и умел обращать это влияние себе на пользу.
– Сьюзен, какое приятное вторжение, – сказал он, отложив ручку в сторону.
На самом деле «вторжение» помощницы было каким угодно, только не приятным. Глубоко в его голубых глазах читалось, как ему хотелось подойти, зажать ей голову между дверью и дубовым косяком и раздавить.
– Сэр, у вас звонок на второй линии. Вице-президент Дарби.
– Как ты сегодня, Сьюзен? – спросил он, сложив широкие ладони на затылке и откинувшись на спинку кресла, похожего на трон.
Всем видом Роулинз показывал, будто его совершенно не заботит, что на проводе ждет вице-президент Соединенных Штатов. Он улыбался, и Сьюзен ответила улыбкой во весь рот.
– Я… у меня все хорошо, преподобный. Все хорошо.
– И выглядишь замечательно… – Взгляд Роулинза скользнул по красному платью, задержался на груди, потом вернулся к ее зеленым глазам. – Прости, дела не ждут.
Он еще раз улыбнулся помощнице, поднял позолоченную трубку и нажал нужную кнопку на интеркоме – возможно, чересчур сильно. Роулинз терпеть не мог, когда его отрывают от работы.
– Ну что, Гарри, как у тебя?
– Президент отменил запрет на распространение информации.
– Да? А я говорил, что все не так просто. Верно, господин вице-президент?
– Да, преподобный, говорили. Однако ваша хваленая интуиция все равно не помешает общественности узнать об операции «Колумб».
Роулинз резко выпрямился в кресле. Закрыв глаза, он постарался взять себя в руки. Очень скоро минутная вспышка гнева была подавлена.
– В очередной раз прошу впредь не упоминать это название по телефону, даже если у нас защищенный канал.
– Я… ну да, извините, преподобный. Просто злость берет. Мало нам одной головной боли, так теперь еще и этот «План Блау», о котором ровным счетом ничего не известно…