Наследие. Трилогия
Шрифт:
10
«НАСТАВЛЕНИЕ В ВЕРЕ»
(набросок углем)
В тот день ближе к вечеру Хадо включил меня в трудовую ватагу, наводившую чистоту в большом обеденном зале. Всего в ней было девять мужчин и женщин. Судя по голосам, кое-кто был постарше меня, но большинство — моложе. Они с нескрываемым любопытством разглядывали меня, пока Хадо объяснял им насчет моей слепоты; я отметила, что о моем насильственном зачислении в секту упоминать он не стал.
— Уверен, скоро вы убедитесь, что она вполне способна о себе позаботиться, но, конечно, некоторые
И я сразу догадалась, что за этим должно было последовать. И точно:
— Поэтому мы отрядили несколько старших послушников для присмотра и помощи на случай, если она с чем-то не справится. Никто не возражает, надеюсь?
Они заверили его, что ни-ни, причем с такой раболепной готовностью, что я немедленно исполнилась презрения. Но как только Хадо ушел, я направилась к назначенному предводителю ватаги, женщине из народа кен по имени Смийя.
— Давай я буду пол мыть, — сказала я ей. — Хочется как следует поработать.
Она вручила мне ведерко и швабру.
Рукоятка оказалась очень похожей на мой утраченный посох. С длинной палкой в руках я сразу почувствовала себя лучше. Самостоятельней. Впервые с тех пор, как я оказалась в Доме Восставшего Солнца, ко мне вернулось что-то вроде уверенности в себе. Иллюзия, конечно, но и на том спасибо.
Обеденный зал был обширным, но я рьяно взялась за работу, не обращая внимания на пот, стекавший со лба и приклеивавший к спине бесформенную рубашку. Когда Смийя наконец тронула меня за плечо и сказала, что работа окончена, я даже слегка огорчилась, как быстро все завершилось.
— Подобные усилия радуют нашего Господа, — восхищенным тоном заметила Смийя.
Я разогнула ноющую поясницу, подумала о Солнышке и сказала:
— Сомневаюсь, однако…
За это меня вознаградило мгновение озадаченной тишины. И уж совсем изумленное молчание, когда я еще и рассмеялась.
После трудов старшая послушница отвела меня в бани, где я хорошенько отмокла в горячей воде, чтобы завтра поменьше болели все кости. Дальше меня проводили в мою комнату, где на столике уже ждал горячий обед. Дверь по-прежнему запирали, а столовый прибор состоял из одной вилки — никакого ножа. За едой я невольно размышляла о том, как, вероятно, легко привыкнуть к подобного рода заключению. Простой добрый труд, ласкающие душу гимны, доносящиеся из молитвенных залов, бесплатные пища, кров и одежда… Я всю жизнь задавалась вопросом, с чего бы людям вступать в организации вроде ордена, и только теперь забрезжило понимание. По сравнению со всеми сложностями внешнего мира такая жизнь, конечно, давалась легче. Как душе, так и телу.
Одно плохо: как только я вымылась и поела, вокруг меня вновь сомкнулась тишина. Я придвинула стул к окошку и села там, чувствуя себя очень несчастной. Я прижималась лбом к холодному стеклу, словно это могло утишить сердечную боль…
Вернулся Хадо и привел с собой еще кого-то. Эту женщину я раньше не встречала.
— Убирайтесь, — сказала я им.
Он остановился, и с ним — его спутница.
— Вижу, мы не в духе, — сказал он. — Что случилось?
Я рассмеялась — хрипло и коротко.
— Наши боги нас ненавидят. А в остальном все лучше некуда…
— А-а, мы расположены пофилософствовать…
Хадо сделал несколько шагов и уселся напротив
Женщина, от которой раздражающе крепко пахло духами, устроилась возле двери.
— Сама ты ненавидишь богов?
— Они — боги. Их без толку ненавидеть.
— Вот уж не согласен. Ненависть может стать двигателем заметных деяний… К примеру, ненависть одной-единственной женщины сделала наш мир таким, каков он есть!
Я поняла: меня продолжали подталкивать к мысли о правоте их дела. Мне не по душе было разговаривать с Хадо, но сидеть в одиночестве и заниматься самоедством было еще хуже, и я ответила:
— Ты о той смертной женщине, что стала Сумеречной госпожой?
— Да нет, я о ее праматери, основавшей клан Арамери, итемпанской жрице Шахар. Надеюсь, ты слыхала о ней?
Я вздохнула:
— Мастер Хадо, Нимаро, конечно, задворки, но тем не менее я в школу ходила…
— Уроки, преподаваемые в Белых залах, пренебрегают деталями, госпожа Орри. Стыд и срам, конечно, потому что детали и есть самое восхитительное. Ты знала, например, что она была возлюбленной Итемпаса?
Да уж, восхитительно. Я попыталась вообразить себе эту картину: Солнышко, бессердечный, безразличный ко всему и ко всем, крутит страстную любовь со смертной. Да хоть бы и с бессмертной, не суть важно. Во имя бездны! Какая там любовь — я его и в постели-то с женщиной вообразить не могла.
— Нет, не знала, — ответила я вслух. — И не уверена, что ты прямо сейчас это не придумал.
Он рассмеялся:
— Пока тебе остается лишь поверить мне на слово, если не возражаешь. Итак, она была его возлюбленной — единственной смертной женщиной, которую он счел достойной такой чести. И она воистину любила его, потому что, когда Итемпас схватился со своими родичами-богами, она разделяла его ненависть к ним. Многое из того, что Арамери совершили после войны — я имею в виду насильственное насаждение единоличного культа Блистательного, с преследованием всех и каждого, кто прежде чтил Нахадота или Энефу, — есть прямое следствие ее ненависти. — Он помолчал и добавил: — Кстати, один из плененных нами богов — твой любовник, верно?
Я сделала страшное усилие и никак на это не ответила. Не пошевелилась и ничего не сказала.
— Вы с лордом Сумасбродом — пара редкостная. Говорят, вы прекратили отношения, но все равно, когда потребовалась помощь, ты побежала именно к нему!
С того конца комнаты донеслось легкое фырканье, полное отвращения. А я-то уже и забыла о женщине, которую привел с собой Хадо.
— Ну и как ты себя чувствуешь после того, как на него кто-то напал? — спросил Хадо.
Он говорил со мной ласковым голосом, полным сострадания. Вот такой обольститель.
— Говоришь, боги нас ненавидят? Я чуть не решил, что и ты их ненавидишь. Только как-то трудновато поверить в такую перемену отношения к тому, с кем ты делила постель…
Мне не хотелось думать об этом. Мне вообще думать не хотелось.
Зачем они, эти двое, явились сюда? Что, у мастера новообращенных других дел не было?..
Хадо наклонился ко мне:
— Если бы ты могла дать нам бой ради избавления своего друга, ты бы сделала это? Рискнула бы жизнью ради его свободы?
«Да!» — немедленно подумала я. Сомнения, одолевавшие меня со времени разговора с Серимн, тотчас улетучились.