Наследие. Трилогия
Шрифт:
— Арамери не прячутся, госпожа Орри. И вину мы заглаживать не привыкли — особенно если думаем, что поступали правильно. А в данном случае мы следовали по пути Блистательного Итемпаса…
Ну да, и вот куда этот путь вас в итоге завел, чуть не сказала я вслух, но вовремя прикусила язык. Я не знала, все ли хорошо с Солнышком и где он теперь. Я не очень надеялась, что он надумает помогать нам, даже если уцелел и бежал. Но некий шанс все-таки оставался, и поэтому рассказывать о нем новозорам я не собиралась.
— Думается, мне следует предупредить вас, — сказала я. — Я
Серимн некоторое время молчала.
— Я думала об этом, — проговорила она затем. — Ты уехала из дома в шестнадцать лет, в год смерти твоего отца, не так ли? Всего через несколько недель после вознесения Сумеречной госпожи.
Я насторожилась.
— Во имя всех богов, откуда ты знаешь?
— Мы многое выяснили о тебе, когда ты впервые привлекла наше внимание. Это было несложно. В конце концов, в области Нимаро не так много городов, а слепота сделала тебя местной достопримечательностью. Жрец Белого зала донес, что ребенком ты часто и с удовольствием спорила с ним во время уроков… — Она хихикнула. — Почему-то меня это не особенно удивляет!
Мой желудок нехорошо зашевелился, грозя отвергнуть только что проглоченный завтрак. Значит, они наведались в мою деревню? Разговаривали с нашим жрецом? Теперь небось начнут еще моей матери угрожать?..
— Прошу, не сердись, госпожа Орри. Прости меня. Я совсем не хотела встревожить тебя. Мы не желаем зла ни тебе, ни членам твоей семьи.
Я услышала звяканье чашки. Полилась жидкость.
— Как ты понимаешь, мне трудновато в это поверить, — сказала я, нашарила поблизости столик и поставила на него тарелку.
— И тем не менее это правда.
Она подалась вперед и что-то вложила мне в руки. Это оказалась небольшая чашечка чаю. Я крепко ухватилась за нее, не желая показывать, как дрожали у меня пальцы.
— Ваш жрец считает — ты оставила Нимаро оттого, что утратила веру. Так и есть?
— Ваши люди говорили со жрецом моей матери, госпожа Серимн. Моим он особо никогда не был. Никто из них не знал меня сколько-нибудь хорошо!
Я спохватилась, заметив, что мой голос звучал самую чуточку громче, чем подобало в учтивой беседе: гнев грозил лишить меня самообладания. Я перевела дух и попыталась перенять у Серимн эту ее невозмутимую и спокойную манеру вести разговор:
— Нельзя потерять веру, которой с самого начала, по сути, и не было.
— Вот как? Получается, ты никогда и не веровала в Блистательного?
— Почему же? Конечно верила. Я и сейчас в него верую. Но когда мне было шестнадцать, я начала понимать все лицемерие жреческих поучений. Легко на словах рассуждать о великих ценностях разума, сострадания и справедливости, но, если действительность этого не подтверждает, слова утрачивают значение…
— После окончания Войны богов мир переживал самый долгий в своей истории период мира и благоденствия!
— А мой народ когда-то был не менее богат и могуществен, чем амнийцы, госпожа Серимн. Теперь мы — оставшиеся без родины изгои без клочка своей земли, вынужденные во всем полагаться на милость Арамери!
— Кто же спорит, совсем без потерь не обошлось, — вынуждена
Мне вдруг всерьез захотелось ее немедленно придушить. Я долго выслушивала примерно такие же доводы — от матери, от нашего жреца, от друзей семьи… От тех, кого я любила и уважала. Я научилась смирять гнев и не жаловаться, потому что изъявление моих подлинных чувств могло их расстроить. Но в глубине души — если совсем откровенно — я просто не понимала, как они все могли быть настолько… настолько…
Слепы.
— Сколько же народов и целых рас Арамери уничтожили ради высшего блага? — спросила я требовательно. — Сколько было казнено еретиков, сколько семей вырезано? Скольких бедняков орденские Блюстители забили насмерть только за то, что те отказывались «знать свое место»?
Чашка раскачивалась у меня в руках, горячие брызги чая обожгли пальцы.
— Эпоха Итемпаса — это ваш мир. Ваше благополучие. Не путайте его со всеобщим!
— Вот как. — Негромкий голос Серимн разом положил конец моей яростной вспышке. — Я смотрю, тут у нас не просто утраченная вера, тут вера сокрушенная. Эра Блистательного разочаровала вас, и вы, в свою очередь, отринули ее идеалы.
Я слышать не могла этот ее покровительственный, самодовольный, понимающий тон.
— Ты-то что можешь обо всем этом знать…
— Я знаю, например, как умер твой отец.
Я так и застыла.
Она же продолжала, не замечая, насколько я потрясена:
— Десять лет назад, по-видимому в тот самый день, когда в мире явило себя могущество Сумеречной госпожи, твой отец находился на деревенском рынке. В тот день все почувствовали нечто необъяснимое. Не требовалось обладать магическими способностями, чтобы понять: произошло нечто судьбоносное…
Она помедлила, точно ожидая, чтобы я заговорила. Но я не шевелилась и не раскрывала рта, и она продолжала:
— Но из всех людей, заполнивших рынок, один лишь твой отец залился слезами и пал наземь, распевая от радости…
Я молчала. Меня била дрожь. Я слушала, как эта женщина — эта Арамери — рассказывает мне об убийстве моего отца.
*
Вовсе не пение погубило его. Магии в его голосе не распознала ни одна живая душа. Писец мог бы почувствовать ее, но наша захолустная деревня была слишком бедна, чтобы при Белом зале держать еще и писца. Причиной гибели моего отца стал страх. Самый обыкновенный страх.
Страх — и еще вера.
*
— Деревенские жители и без того были обеспокоены, — тихо рассказывала Серимн.
Мне не верилось, чтобы она так понизила голос из уважения к моему горю. Думаю, она просто сознавала, что криком все равно большего не добьется.
— После странных бурь и дрожи земли, продолжавшихся все утро, людям стало казаться, что приблизился конец света… В больших и малых городах по всему миру произошли похожие драмы, но случившееся с твоим отцом было едва ли не самым трагичным. Я понимаю, о нем и до того ходили слухи, но… это ни в коем случае не извиняет поступка людей…