Наследие
Шрифт:
Куланн приподнял бровь и искоса посмотрел на лицо Кальпурнии; остальные Арбитрес стояли так же неподвижно, как прежде. Вокруг повисло молчание. Пара писцов нервно и торопливо прошла мимо, держа в руках полные охапки бумаг, и постучала в дверь позади Симовы. Дверь открылась, пропустив их внутрь, а потом захлопнулась.
– Знаете ли, преподобный Симова, – сказала Шира Кальпурния самым что ни на есть непринужденным тоном, – я думаю, что ваше требование можно счесть именно той вещью, в которой это дело меньше всего нуждалось.
Храм Бога-Машины, квартал Адептус, Августеум, Гидрафур
Герольды в форме инфокодов, сервиторов и, реже, младших адептов отправились в путь и вернулись обратно. Официальное приглашение было выслано,
Санджа знал, что среди Механикус есть те, кто не доверяет людям наподобие Диобанна и считает, что техножрецы, которые провели слишком много времени под влиянием извне, имеют склонность неверно интерпретировать священные доктрины и искажать верования их культа. Однако Санджа был генетором, исследователем биологических систем, которые были невероятно сложны, но менее предсказуемы, и эта сфера познания наделила его чуть более гибким характером, чем у тех коллег, что выбрали для изучения неорганический мир.
И поэтому, когда странствующий магос Диобанн спустился с Кольца, сопровождаемый лишь двумя сервиторами и несущий с собой покрытую гравировкой флягу из красноватой стали, Санджа встретил его довольно дружелюбно.
Он решил принять гостя в самой часовне Гелиспекса. Пресловутая машина уже была разобрана для переноса на Скалу Трайлан, когда оказалось, что переместить ее невозможно, так что теперь ее снова установили в ковчеге в центре часовни. Если бы не было более срочных дел, Санджа приказал бы наполнить комнату благовониями, включить твердотельный вокс, повторяющий псалмы умиротворения, а потом запереть часовню, запечатать двери и оставить так на протяжении семидесяти трех стандартных часов и пятнадцати секунд. Таков был подобающий ритуал для успокоения машины, которой пришлось вынести подобное оскорбление. Но его ждали долг и обязанности, поэтому с задабриванием машины тоже придется подождать. Санджа взял «Омниссианский катехизис подчинения» в переводе на двоичный и загрузил его во вспомогательные устройства, которые заботились о самом Гелиспексе, и теперь они постоянно прогоняли его по инфокабелям, тянущимся вдоль стен, чтобы создать атмосферу набожной покорности. Санджа надеялся, что это будет напоминать духу машины о его обязанностях, по крайней мере, до тех пор, пока не закончится все это дело с хартией.
Сама часовня была длинной и узкой. Колонны-контрфорсы, изгибаясь, поднимались от пола и соединялись под потолком, так что стены представляли собой последовательность ниш. И на стенах, и на колоннах виднелись сложные узоры из проводов, по которым текла энергия и коды, их украшали редкие металлы и самоцветы. Сверху и сбоку ковчег был открыт, чтобы виднелся лик машины, а силовые кабели, что тянулись к покрытым гравировкой бронзовым панелям в полу, были увешаны лентами, печатями и полосками пергамента с начертанными на них благословениями Механикус. Позади ковчега на суспензорном троне, парящем в двух метрах над землей, восседал генетор Санджа в ярких церемониальных одеяниях. Его черепа-люминанты висели в воздухе за его плечами, а в руках он держал инкрустированный драгоценными камнями аппарат для чтения инфопланшетов, завещанный ему тридцатью семью поколениями предшественников.
Диобанн оставил сервиторов у двери и приблизился медленными почтительными шагами. Его собственные одеяния выглядели куда проще: красный цвет Механикус, узоры, рядами вышитые на рукавах, воротнике и полах, которые символизировали многие дисциплины странствующего магоса – генетор, алхимик, металлург и другие. Он склонил голову, и его сшитое из лоскутов лицо скрылось под капюшоном.
Люминанты осторожно приняли флягу из его рук, опутав ее сетями металлических дендритов. Диобанн преклонил колени и начал молиться у подножия ступеней, а трон Санджи опустился и поплыл вокруг ковчега, постоянно
Санджа сошел с трона и пошел навстречу им. Стоя перед Машиной Гелиспекс, он, как всегда, ощутил благоговение. Это была величайшая реликвия Бога-Машины, которую он видел за всю свою жизнь. Он уже полтора дня умащал ее маслами, прогонял сквозь ее вместилище драгоценные благовония и медитировал, чтобы очистить сознание перед ритуалом, и все эти приготовления ввели его в состояние религиозной концентрации, граничащее с трансом. Но теперь поверхности машины были чисты и холодны, а воздух очищен, чтобы ничто не могло войти внутрь нее, кроме того, что он умолял ее принять в себя и показать ему.
На верхней ступени Санджа преклонился перед Гелиспексом и поставил флягу на пол.
Он закрыл глаза, и мир превратился в мозаику, в коллаж, как будто множество изображений, нарисованных на нескольких слоях прозрачных занавесей. Он смотрел на флягу всеми чувствами своих люминантов и глазами механических горгулий, что наблюдали за ковчегом с вершины каждой колонны. Он видел, как дендриты люминантов, с чьей грацией и изяществом не сравнился бы ни один человек, осторожно преломили печать на фляге и вынули из нее стеклянный пузырек. Потом, паря не более чем в нескольких сантиметрах от пола и опустив костяные лица, они приблизились к посеребренному лику Машины Гелиспекс.
Это был именно что лик. Серебряный бок машины украшало потрясающе тонко выгравированное, в настолько мелких деталях, что Санджа не смог бы разглядеть некоторые элементы без своей аугметики, изображение священной эмблемы Адептус Механикус, получереп-полушестеренка Махина Опус. Но она была наложена на более крупный образ, другой череп, изображенный с аугметикой в глазу и во лбу, что, видимо, означало сервитора или определенный тип младших аколитов. Череп был вытянутым и стилизованным, его рот был открыт, и именно в эти раскрытые челюсти люминанты вложили пузырек.
Санджа затаил дыхание. Он услышал тихий щелчок и гудение двигающихся внутренностей машины, знак того, что ее дух помнил о своем долге. Почуяв этот дух, люминанты отлетели назад и в стороны, а двери часовни закрылись. Машина Гелиспекс собиралась приступить к операциям, призывая в свои электросхемы и наностеки сознание Бога-Машины, чтобы пустить в ход непостижимый интеллект Архимеханикус.
Санджа и Диобанн затянули жужжащую и стрекочущую молитву на машинном коде, которая эхом отдавалась от стен. Свет в часовне замигал, люминанты закачались в воздухе. А потом раздался тихий и ровный звук, похожий на вздох из глубин устройства, и все закончилось. Магосы выпрямились и переглянулись, двери в часовню и внешние двери за ними снова открылись. Сервиторы Диобанна по-прежнему стояли там в тех же позах.
Машина должна была отдохнуть, прежде чем раскрыть данные. Магосы стояли у подножия ее возвышения и ждали.
– Приношу вам свою благодарность, – наконец, сказал Диобанн. – В странствиях с Фраксом я многое повидал, но с этим ничто не сравнится. Присутствовать на таком ритуале – это опыт, который я и не чаял пережить.
– В этот храм совершают паломничество генеторы из трех секторов, – в голосе Санджи слышался оттенок самодовольства. – Семь месяцев назад сюда прибыл верховный лексмеханик Двенадцатого флота Техностражи и преподнес в дар сервиторов, писания и детали, благословленные на самом Марсе, чтобы получить право помолиться у подножия машины на протяжении ста минут и посмотреть на нее саму. Связь Гелиспекса с Богом-Машиной столь чиста, что он может выполнить семьдесят шесть миллиардов вычислений и наблюдений в секунду и обработать их еще за пять секунд. Такова честь, по традиции оказываемая Механикус роду Фраксов – при каждом наследовании их кровное родство подтверждает именно это великое устройство, и никакое иное.