Наследие
Шрифт:
– Сколько ей было лет? – спросил он, опускаясь на колени на обугленную землю. Ни на кого не глядя, Джон положил хрупкий деревянный цветок на черную почву.
– Четырнадцать, – ответил кто-то.
– Как моей дочери, – сказал Скеллан. – Я скорблю о вашей потере. Пусть ваш бог позаботится о ней.
Он начертал знак молота и поднялся.
– Надеюсь, ты прикончишь ублюдка, который сотворил это с моей маленькой девочкой. – Мужской голос был полон горечи.
Чувство это было слишком хорошо знакомо Скеллану. Это все, что осталось ему, когда мир вокруг него обрушился.
Скеллан повернулся к мужчине.
– Именно это я и намерен сделать.
Не произнеся больше ни слова, он зашагал туда, где ждали Фишер и старуха.
– Спасибо тебе за твой поступок.
– Потеря любого, ушедшего в столь юном возрасте, – трагедия, с которой трудно смириться. Это всего лишь символ, мне это ничего не стоило.
– Да, но не многие стали бы тратить время, чтобы выразить соболезнование чужакам. Боюсь, так уж устроен мир. Мы слишком легко забываем о страданиях других, особенно тех, кого оставляем позади.
Скеллан повернулся к Фишеру:
– Пойдем, дружище. Оставим этих добрых людей их скорби.
Фишер кивнул, а потом наклонил голову, как будто уловив какой-то неуместный в лесном молчании звук.
– Скажи-ка, – произнес он спустя мгновение, – здесь всегда так тихо?
– Тихо? О небеса, нет. – Старая женщина покачала головой. – Ночами тут до тишины далеко. Не отрицаю, с приходом волков многие лесные создания покинули наши места. Но волки не тревожат нас, а мы не трогаем их. Они охотятся ночами, а днем спят. – Старуха наклонилась к мужчине, голос ее заговорщически упал. – Будьте осторожны ночью. Держитесь тропы. Не сходите с нее. Никогда не сходите с тропы. Голодный лес по ночам – место небезопасное.
Произнеся последнее предостережение, старуха ушла, оставив их на опушке голого леса. Мужчины смотрели вслед женщине, шаркающей к плакальщикам на краю могилы. Потом Фишер повернулся к Скеллану:
– Что, ради всего святого, она имела в виду?
– Точно не знаю, но и торопиться выяснять как-то не тянет.
Огибая поселок, они держались под прикрытием деревьев, пока не добрались до узкой тропы, протоптанной крестьянами и ведущей назад, к главной дороге, и, очевидно, к торговому городу Ройстон-Вази. До сумерек оставалась всего пара часов, а Скеллан не собирался ночевать в лесу, в этом забытом богом месте. Предупреждение старухи эхом отдавалось в его мозгу: «Держитесь тропы». У Скеллана были свои соображения насчет того, что она подразумевала. Он догадывался, какие ужасные создания могут бродить тут после заката.
Некоторое время они шагали в молчании, оставляя позади Голодный лес. Миля за милей дорога бежала параллельно рядам стволов. Давящее чувство, навалившееся на мужчин после того, как они ступили в иссохшую чащу, прошло сразу же, как только они вернулись на дорогу. Ни один из них не высказал своего мнения по этому поводу. Фишер отмахнулся от ощущения, приписав его разыгравшимся нервам и воображению. Скеллан же не был столь поспешен.
Вдалеке замаячило темное пятно гор, но быстро потеряло четкие очертания, слившись с надвигающейся ночью.
Они разбили лагерь на обочине, слишком близко от зловещих черных деревьев, чтобы чувствовать себя спокойно и уютно. Обычно они ужинали свежим мясом животных, убитых меньше чем за час до того, как быть съеденными, но сейчас им было не до охоты – какая уж охота, когда тебя самого могут сожрать, – так что пришлось ограничиться черствым хлебом, путешествовавшим с ними вот уже три дня, от самой Бурной реки, и ломтем острого сыра. Крохи эти, конечно, даже не приглушили чувство голода. Сидя у костерка, Скеллан озирал нависающую над ними тьму. Тени под деревьями словно ворочались, вселяя в сердце тревогу, – казалось, там что-то двигается.
– Не самое гостеприимное местечко, а? – сказал Фишер.
Он набил полный рот хлеба, прожевал и запил еду глотком воды из фляги.
– Нет. Что могло заставить человека бежать в эти выжженные земли? Как кто-то мог по доброй воле выбрать здешние места для жизни?
– Главное слово тут «жизнь», Джон. Айгнер надеется, что мы потеряем его в этой адской дыре. И я не могу сказать, что виню его. В том смысле, что только дурак добровольно побредет по пустошам Сильвании, запасшись всего лишь заплесневелым куском сыра и черствой краюхой.
Вдалеке завыл волк. Это был первый живой звук, услышанный ими за несколько часов. И звук отнюдь не успокаивающий. Секунду спустя первому вою ответил второй, а за ним и третий.
Скеллан уставился в черноту меж деревьями и внезапно уверился, что различает глядящие на него желтые глаза. Он поежился.
– Кажется, они голодны не меньше меня, – простонал Фишер, дожевывая остатки своей трапезы.
– Что ж, будем надеяться, они не решат, что ты достаточно жирен, чтобы стать главным блюдом.
– Надежда, как ты знаешь, умирает последней, – ответил Фишер, на миг посерьезнев.
– Да, невинные всегда уходят первыми, как та девочка.
– Думаешь, он убил ее? Вроде как это не в его стиле, – заметил Фишер, озабоченно выковыривая крошку сыра, застрявшую у него между зубов.
– Кто знает, до чего мог докатиться этот человек. Если он водит компанию с мертвяками, то в душе у него может твориться все, что угодно. Айгнер – худший из монстров; он натянул человеческое обличье и наслаждается грехами. Он прогнил насквозь и все же выглядит совсем как ты или я. В толпе его не отличишь от других, но болезнь разъедает все, что есть в нем человеческого. Он – зло. Он лелеет смерть. Так удивительно ли, что его притягивают чернейшие дела? Нет, мы найдем нашего парня, в Ляйхеберге или где-то поблизости, там, где болезнь человеческого рода особенно запущена. Там он и окажется. И там он и сгорит.
Волчий хор заполонил ночной лес, эхо лающего воя металось вокруг людей.
– Сегодня будет нелегко уснуть, – пробормотал Скеллан, снова вглядываясь в темноту, окутавшую окраину Голодного леса.
– Уверен, я справлюсь, – усмехнулся Фишер. И он не хвастал. Через пять минут после того, как его голова коснулась походной подушки, он захрапел, отрешившись от всего мира.
Час спустя Скеллан отказался от попыток забыться сном и сосредоточился на звуках лесной жизни. Он слышал волков, крадущихся за деревьями, тихо расхаживающих на мягких лапах взад и вперед, взад и вперед. Снова вспомнилось предупреждение старухи – держаться тропы. Он и не собирался отказываться от сомнительной безопасности дороги. По крайней мере, казалось, что деревья представляют собой нечто вроде естественного барьера, который волки не осмелятся пересечь.