Наследие
Шрифт:
– Нет… не здесь, – согласился Скеллан. – Но слезливая сентиментальность нам ни к чему.
С этими словами он выпрямился, расправил плечи, словно сбрасывая с себя тяжкую ношу грусти, которая всегда наваливалась на него при мысли о Лизбет. Он не мог забыть о своем горе точно так же, как не мог забыть и о его причине. Вопрос был в том, как с этим горем справиться. Скеллан давно уже смирился с гибелью жены. Он принял ее. Это случилось. Но он не простил, и он не забыл.
В тот день их было семеро, этих всадников. Потребовалось время, почти семь лет, если быть точным, но шестеро из них уже лежат в земле, заплатив наивысшую цену за свои грехи. Скеллан и Фишер позаботились об этом, и, делая свое дело, они никому не давали пощады. Как и их жертвы, как Лейна и Лизбет, как все другие
– У тебя есть шанс, – сказал Скеллан. – Он невелик, но побольше того, что ты дал моей жене.
Джон врал. У лишенного возможности стоять, потерявшего одну ногу человека не было шансов против огня и дыма – но даже если бы он каким-то чудом выбрался из пламени, Скеллан и Фишер поджидали снаружи, твердо намеренные позаботиться о том, чтобы убийца вступил в ряды войска мертвецов Морра.
Они не получили удовлетворения. Они не чувствовали, что исправляют зло или вершат правосудие.
Речь шла лишь о мщении, и убийцы сгорали один за другим.
Сначала это было нечто вроде поселившейся в Скеллане болезни, неизлечимой, неуклонно усиливающейся болезни, которая превратилась в итоге во всепоглощающую потребность заставить подонков расплатиться за то, что они сделали. Но даже их гибель не прогоняла боли, так что с каждым разом Скеллан заставлял убийц умирать все более тяжелой смертью.
К тому времени, как они поймали четвертого, сопливого подонка, Скеллан обзавелся пыточной рубахой собственного изобретения. Рубаха эта отличалась длиннющими рукавами и специальными пряжками, которые застегивались так, что тот, на кого была натянута хитрая одежка, попадал в ловушку и становился беспомощным. Ткань рубахи была пропитана ламповым маслом. Рубаха несла жестокую смерть, но Скеллан оправдывался перед собой тем, что делает это ради Лизбет и ради всех остальных убитых, замученных, сожженных заживо. За семь лет охоты он преуспел в искусстве лгать самому себе. Он отлично понимал, что творит. Он осуществлял мщение за мертвых, выдавливая его по каплям.
Он знал, что его толкает чувство вины. Вины за то, что он не сохранил их жизни. Вины за то, что его не было там, что он не спас их от свирепости убийц, и вина эта была невыносимой, потому что, однажды стиснув его разум, она отказывалась разжать хватку. Она разъедала его мозг. Она убеждала его, что он мог что-то сделать. Что это он виноват в гибели Лизбет, и Лейны, и всех остальных.
Так что он носил с собой своих личных демонов и не вступал в споры, когда слышал крик: «Охотник за ведьмами идет!».
Какое-то время напарники шагали в молчании, устремив мысли в прошлое. Ни одному из мужчин не требовались слова.
А потом прилетел ветер и принес с собой до боли знакомый запах.
Запах горящей плоти.
Сначала Скеллан подумал, что это его мозг сыграл с ним злую шутку, вернув призрак старой пытки, но идущий рядом с ним Фишер резко остановился и принялся подозрительно нюхать воздух, словно пытаясь определить источник запаха, и тогда Джон понял, что горит не в его голове, горит здесь и сейчас. Нет горения без огня, и нет огня без дыма. Он осмотрел деревья, разыскивая хоть какой-то намек на дым, но, в какую сторону ни посмотри, видимость тут ограничивалась несколькими футами. Весь лес может быть объят пламенем, но, не ощущая пекла пожара, ты об этом и не узнаешь. Ветер тоже скупился на подсказки. Они шли по склону небольшого углубления, прорезающего ландшафт в форме буквы «U». Значит, ветер проник в один рукав, а потом повернул обратно. Резкий привкус дыма и тошнотворно-сладкая вонь паленого мяса могли дойти до них откуда угодно. Но явно не издалека. На большом расстоянии запах рассеялся бы.
Скеллан медленно двинулся по кругу.
Ни следа дыма или огня ни справа, где перед ними раскинулась лощина, ни слева, где ряды деревьев заслоняли все своими стволами, но сам факт наличия деревьев, способных скрыть пожар, в то время как в других местах земля была гола, сказал Скеллану все, что он хотел знать.
– Сюда, – бросил он и кинулся к деревьям.
Фишер побежал за ним, но обнаружил, что ему трудно поспевать за более молодым спутником.
Ветви цеплялись за одежду и царапали лицо, когда он прокладывал себе путь сквозь заросли. Сухие сучки хрустели под ногами. Запах горелого становился тем сильнее, чем глубже в лес забирался Скеллан.
И по-прежнему ни звука, ни малейшего признака жизни – за исключением тяжелого дыхания Фишера и его бычьего топота.
Протискиваясь сквозь чащу, Скеллан осознал, что лес уже не давит на него – стало заметно просторнее. Он выскочил на поляну, еще не осознавая, что обнаружил. Селение, лесная деревня или что-то вроде того. Он прошел немного вперед. Россыпь низеньких хижин-мазанок и кострище, возле которого, должно быть, собираются обитатели этого маленького поселения. Весенний туман колыхался в воздухе. Языки костра лизали высокую груду сухих дров. А на вершине пылающей поленницы лежало тело, завернутое в какую-то тряпку, уже почти совсем сгоревшую. Вокруг погребального костра собралась горстка плакальщиков, чьи лица были украшены разводами сажи и слез. Они дружно повернулись, чтобы взглянуть на пришельцев. Похоже, церемонией руководил старик с коротко подстриженными седыми волосами.
Скеллан поднял руки в знак миролюбивых намерений и отступил на шаг, не желая мешать чужому горю.
– Необычный ритуал, – пробормотал Фишер, наконец-то нагнавший друга. – Сжигать мертвых вместо того, чтобы хоронить их.
– Но не такой уж неслыханный, – отозвался Скеллан. – Собственно, он получил распространение во времена раздоров. Подобными погребальными кострами солдаты чтили своих убитых. Но этот, боюсь, сложен совсем по другой причине.
– Чума?
– Я бы тоже так решил, но, грянь в этой деревеньке мор, он бы выкосил ее за ночь – сжигание первых жертв ни черта бы не дало. Сколько людей тут живет? Сотня? Меньше? Это даже не поселок, а так, горстка домишек. Если сюда пришла чума, мне жаль их, потому что они обречены. Сомневаюсь, что это местечко останется здесь, когда мы пару месяцев спустя будем возвращаться через эти леса. Нам следовало бы оставить их в покое, но мы этого не сделаем. Пусть завершат обряд, а потом я хочу поговорить кое с кем. Сжигание мертвых распалило мое любопытство.
– Да, странновато, но мы все-таки в странном месте. Кто знает, что эти люди считают нормальным?
Они остались у самой кромки леса, дожидаясь, пока костер прогорит до золы. Несмотря на то, что пара скрылась из поля зрения плакальщиков, те явно осознавали с тревогой присутствие чужаков и то и дело бросали взгляды в их сторону, пытаясь разглядеть их сквозь тени.
Скеллан сидел, прислонившись спиной к дереву. Он строгал ножом небольшой кусочек коры, вырезая некое подобие лепестков цветка. Фишер закрыл глаза и задремал. Охотника за ведьмами всегда поражало, что его товарищ способен уснуть практически в любое время, в любом мыслимом и немыслимом месте. Полезное умение. В подобных обстоятельствах сам он никогда не мог очистить сознание от мыслей настолько, чтобы уснуть. Его волновали даже мельчайшие детали. Они завладевали им и мучили его.
Даже вблизи этого маленького лесного поселка стояла тревожная тишина. Это было неестественно. Совершенно неестественно. Но что заставило животных покинуть это место? Вопрос беспокойно ворочался в глубине его сознания. Скеллан прекрасно знал, насколько звери чувствительны к любым видам опасности; инстинкт выживания редко отказывает им. Что-то вынудило их уйти из этой части Голодного леса.
Джон Скеллан вскинул глаза на звук осторожно приближающихся шагов. Веки Стефана Фишера распахнулись, и рука его по привычке метнулась к ножу на поясе.