Шрифт:
Пролог
Осенью тысяча восемьсот семьдесят четвертого года на раскисшей дороге неподалеку от лифляндского городишки Икскюля намертво увяз экипаж.
В экипаже сидел немолодой, лет сорока пяти, господин в черном пальто из тонкого сукна на нутриевом меху и в великолепном черном цилиндре. Строгий взгляд темных глаз из-под черных сросшихся бровей был обращен в неведомые дали; казалось, господину все равно, едет ли карета или стоит на месте.
Больше в экипаже никого не было.
Кучер по-немецки окликал крестьянок,
Портной кое-как перевел с немецкого на латышский крики кучера.
– Он говорит – нужно бежать в усадьбу барона фон Апфельдорна, чтобы барон прислал людей и лошадей!
Крестьянки рассмеялись. Скупость и неуживчивость барона были всему краю известны. Потом они поплотнее завернулись в свои клетчатые платки из толсто спряденной и плотно сотканной шерсти, хорошо укрывавшие от дождя, и ушли. Уехал и портной – его ждали на хуторе, где он подрядился шить двум хозяйским дочкам приданое, а хозяйскому сыну – костюм для венчания.
Тогда кучер предложил выпрячь одну из лошадей и ехать в усадьбу за помощью.
– Поезжайте, Клаус, – сказал господин. – Проклятый тамплиер…
Клаус выпряг гнедую кобылку, отвел ее на обочину и вскочил на спину с ловкостью циркового вольтижера. Он сразу поднял лошадь в галоп и ускакал к усадьбе, до которой оставалось всего-то около трех верст. Верховая езда кучеру нравилась, он улыбался и дышал полной грудью, как и следует молодому, не старше тридцати лет, сильному и здоровому всаднику. Причем кучер явно был любимцем своего барина – тот его баловал хорошей добротной одеждой, шитыми на заказ сапогами. А сам кучер баловал себя отличной помадой для черных усов, которые красиво закручивались и бодро торчали.
Еще час спустя господин в блестящем цилиндре, осторожно перейдя по доскам через грязный двор, входил в дом, который более всего смахивал на длинную, почерневшую от времени, крытую плотно уложенным камышом конюшню. Была бы еще вынесенная поближе к дороге коновязь на дюжину конских морд – так можно и за корчму принять, причем за хорошую благоустроенную корчму, в которой под одной крышей имеется все – сарай, куда можно, если надо, и лошадей ставить, заводя через большие ворота, устроенные с торца; помещение для проезжающих с печкой и длинными лавками, с чистыми столами; в глубине здания – кухня с расписанной цветами печью и хозяйские комнаты.
Но это было одноэтажное жилище небогатого помещика со всеми службами, включая хлев и свинарник на задворках. Догадаться о свинарнике было нетрудно – господин в цилиндре сперва поморщился, потом поднес к длинному чуткому носу надушенный платок.
Но к торцу дома была пристроена вышка, сажен пять высотой, наверху у нее имелась открытая площадка. Прошли те времена, когда следовало сверху высматривать приближавшегося неприятеля – в последний раз военные действия тут велись в незабвенном двенадцатом году. Однако вышку поставили сравнительно недавно – доски еще не успели приобрести того серебристого оттенка, который свойствен старой древесине.
Хозяин усадьбы вышел на крошечное крыльцо в шубе, наброшенной поверх халата, когда-то блистательного, атласного, с восточными узорами, теперь от грязи потускневшего. Голова его была непокрыта, жидкие седые волосы свисали вдоль щек до небритого, торчащего вперед, крупного подбородка.
– Добро пожаловать, добро пожаловать! – закричал он по-немецки.
И тут господин в цилиндре перешел на русский язык.
– Что это у вас такая страшная грязь? – брезгливо спросил он. – За те деньги, что я вам посылал, можно было хотя бы двор прибрать.
– Все деньги вложены в дело. Землекопам, рабочим, возчикам… Я велел принести плиту в дом, она у меня в спальне. Петер, помоги господину раздеться!
– Мне Клаус поможет.
Господин в цилиндре очень сомневался, что здешний Петер выучился мыть руки.
Без цилиндра он оказался совершенно лысым. И, если приглядеться, видны были шершавые островки у висков и на затылке – из особого высокомерия, утратив большую часть волос, этот господин велел сбривать себе и оставшиеся.
Потом они проследовали в спальню: один – статный, с неистребимой военной выправкой, другой – сутулый, шаркающий древними турецкими туфлями. А Клаус долго мыкался по дому, ища чистое местечко для хозяйского имущества. Молодая кухарка Гриета исподтишка на него поглядывала: вот бы заполучить такого молодца! Она не знала, что Клаус по женской части брезглив и высоко себя ставит.
В спальне был сущий бедлам – мебель громоздилась у стен, а посередке на четырех чурбанах лежала каменная плита. Размером она была – чуть ли не как постель для супружеской четы. Лысый господин хотел спросить, как ее удалось протащить в низкую дверь, но воздержался.
– Видите? Я втер в рисунок особую графитную пасту, а потом шлифовал плиту, и теперь отчетливо видно, что на ней вырезано! – с гордостью объявил барон фон Апфельдорн. – Сам, своими руками! Никому не мог доверить!
– Вижу.
На плите был вырезан круг – более аршина в поперечнике. Его делили на разнообразные куски линии – толстые и тонкие, одни шли от середины, другие охватывали бока. Также в кругу были очертания странной фигуры – вроде двуглавого всадника на осле. На нескольких линиях имелись круглые углубления, вроде лунок. Еще в большом круге были другие, поменьше. Словом, рисунок получился загадочный и непонятный.
– Вот! – воскликнул барон, тыча пальцем в плиту. – Крест тамплиеров! Видите? Вот, вот…