Наследница Вещего Олега
Шрифт:
– Глэди мин… – Кто-то обнял ее за плечи и настойчиво потащил прочь от реки. – Хварт грэтр ту ну? Гакк мед мер [7] .
Хельги еще что-то говорил, перейдя от волнения на родной язык, но Пестрянка все равно не слушала. Чужие голоса отодвинулись: он увел ее на дальний край луга, к зарослям.
– Да если бы он и правда умер… – бормотала Пестрянка, икая от слез, – я бы отплакала и за другого… пошла. А так… я только плачу и плачу… а идти не могу… куда я пойду? Не отпустят… дите у меня…
7
Ты плачешь? Пойдем со мной (др.-сканд.).
– Грата
Пестрянка села на влажную траву, собрав под себя толстые полотнища поневы, сбросила с головы помятый венок и стала сердито вытирать лицо рукавом вершника. Нынешний день разбил все ее и без того уже почти исчахшие надежды: став братом княгини, муж не вернется из Киева, но и глупые мечты найти другого развеялись дымом. Торлейв не отпустит невестку из дома и уж тем более не отдаст в чужие люди внука – единственного, кто появился на свет в родных краях. Киевлянин Добылют рассказал, что Ута за эти три года родила двоих – сынка и дочку, – но их Торлейв никогда не видел. Пестренец же был первенцем его первенца по мужской ветви, будущим главой рода, прямым наследником – куда же он его отпустит? А уйти без ребенка Пестрянке даже в голову не пришло бы. И сейчас, пока она глядела из тьмы на пламя костров и движение белых сорочек, сердце ее разрывалось от тоски и безысходности. Мелькала мысль – да пусть бы муж умер! – но она с усилием гнала ее прочь. Накличешь еще, в эту ночь боги даже мысли слышат.
Хельги прилег рядом на траву и положил голову ей на колени. Не выспавшись прошлой ночью, он уже едва стоял на ногах. Почувствовав тяжесть там, где привыкла ощущать ребенка, Пестрянка опустила руки и стала почти безотчетно поглаживать его по длинным спутанным волосам, выбирая застрявшие травинки. И ей стало чуть легче – некая глубинная память всегда говорит нам, что пока рядом есть другое теплое тело, все не может быть совсем уж худо. Только когда Хельги поймал ее ладонь и просунул к себе на грудь под ворот сорочки, она опомнилась и отняла руку.
– Вставай! – вздохнула она. – Ишь, разлегся. Пойду я домой, там дитя с одной Прострелихой…
– Не надо домой? – удерживая ее руку, Хельги посмотрел на нее снизу вверх. – Сдесь хорошо…
Пестрянка только вздохнула. Не то чтобы ей хотелось домой – там не станет легче. Но и здесь, среди общего веселья, утешиться нечем.
Унылое будущее громоздилось перед ней огромным черным камнем. Ни справа его не обойти, ни слева, ни через верх перелезть.
Послезавтра, когда все отоспались и пришли в себя, Торлейв с самого утра велел спускать собственную лодью и вместе с Добылютом отправился в Плесков. Князю северных кривичей Воиславу Судогостичу пора было узнать, что его родная племянница Ольга стала княгиней руси в полянском стольном городе Киеве. Хельги отправился с ним – на этот раз с расчесанными и заплетенными в косу волосами, одетый в хорошую чистую одежду: льняную сорочку и синий шерстяной кюртиль, привезенный из Хейдабьюра. Весь дом не отпускало лихорадочное оживление. Киев был настолько далеко, что никто толком не знал, какие выгоды принесет внезапное обретение власти там близкой родней, но всем казалось, что жизнь уже очень скоро должна измениться к лучшему. До этого киевским князем был внучатый племянник Торлейва, Олег Предславич, но его здесь совсем не знали. А теперь у власти оказалась Ольга – та, что родилась и выросла здесь; та, с которой сама Пестрянка не раз весной ходила в девичьих кругах, а зимой сидела на павечерницах в Люботиной веси.
Но Пестрянка-то никакого счастья себе от этого события не ждала, а напротив, досадовала. «Прямо им теперь счастье с неба повалится! – сердито думала она, пока месила тесто. – Скатерть-самобранку привезут!»
Особенно волновались женщины.
– Я поеду в Киев! – стонала Володея, старшая из двух золовок. – Правда поеду!
Еще год назад князю Воиславу и воеводе Торлейву привезли предложение тогдашнего киевского князя Олега Предславича – посватать одну из младших сестер Эльги за Грозничара, сына заднепровского
Ее сестра Берислава, на год младше, сидела рядом и волновалась не менее. За всю жизнь они не разлучались ни разу и теперь с трудом могли уложить в головах, что с этого лета их дороги расходятся, чтобы никогда более не сойтись вновь. Володея уезжала слишком далеко, чтобы можно было хоть иногда навещать родню.
– Поедешь… – ворчала Пестрянка и сама себе казалась старой злонравной бабкой. – Там вон вупыри по дворам шастают, заедят еще совсем!
Вчера Добылют и его дружина весь день развлекали хозяев рассказами о киевских делах. Звучало это как сказка для посиделок: как объявился в Киеве вупырь – чужеземный волхв, – сперва кур воровал и им головы откусывал, потом заел челядина одного, а потом на саму воеводшу Уту напал на собственном же ее дворе! Кресава едва себя помнила от жути – родную ее дочь едва не заели! Киевляне уверяли, что с Утой ничего худого не случилось, ее спасли вовремя. Зато на другой день в Киеве разыгрались весьма устрашающие события: вупыря убили, его покровитель, старый моравский князь Предслав, тоже едва не погиб, а сына Предслава, киевского князя Олега, народ сверг со стола.
С трудом верилось, что в сказке этой говорится не о каких-то неведомых молодцах и девицах, что в самой сердцевине событий находятся свои же ближайшие родичи: Ута, Эльга и их мужья. Но все кончилось, как и положено, хорошо: чудовище погибло, княжий стол освободился и его заняли победители. Возясь с тестом, Пестрянка поглядывала на сына, ползающего по полу с берестяной погремушкой и деревянным петушком, и думала: теперь и он – родич киевского князя. Двоюродный племянник русской княгини. Случившееся в далеком Киеве многое изменило и для ее ребенка. Главное, чего ей теперь следует добиваться, чтобы ее сын не остался сидеть у порога в чужом пиру.
Мужчины вернулись только поздно вечером, очень усталые. Но совсем не пьяные, вопреки ожиданиям хозяек.
– Что вы там, упировались на радостях? – воскликнула Кресава, когда наконец отворилась дверь и Торлейв вошел в избу.
– Какое! – Тот махнул рукой. Вслед за ним вошел Хельги и сел у двери. – Сидели толковали. С люботинскими и с плесковскими.
– О чем толковали-то весь день?
– У нас был договор с князем Олегом, – стал объяснять Торлейв, сев у стола, но от еды и питья отказавшись. – Князь Олег был внук Одду, нам с Вальгардом – внучатый племянник. А плесковским князьям – сватом. А теперь что?
– Власть в Кенугарде ушла от нашего рода к роду Ульва из Хольмгарда! – подал голос Хельги.
Привычная улыбка с его лица исчезла, оно стало настолько жестким, что Пестрянка раскрыла глаза: так непохож он стал на того человека, которого она привыкла считать кем-то вроде огромного, добродушного и к тому же говорящего пса. Сейчас он рассуждал на северном языке, и она почти ничего не понимала, и от этого еще сильнее казалось, что перед ней какой-то другой мужчина.
– Мой дядя Одд Хельги завоевал ту страну, где Кенугард, и много других стран, а теперь его владения попали в руки сыну Ульва. Мы не должны этого так оставлять!
– Ты что же это – воевать предлагаешь? – недоверчиво спросила Кресава: дескать, вот еще не хватало. Она за двадцать лет замужества выучилась разбирать северную речь.
– И об этом был разговор, – кивнул Торлейв. – Будь Ингвар на ком другом женат – пришлось бы воевать.
– Сначала захватить Хольмгард и другие владения их родни на севере, а оттуда уже вести переговоры с Ингваром в Кенугарде, – уверенно подхватил Хельги. – Мы нашли бы союзников среди конунгов, живущих между Хольмгардом и Кенугардом, и тогда Ингвар не смог бы соединить все свои силы.