Шрифт:
Пролог
Для похорон день выдался слишком солнечным. Всю предыдущую неделю по карнизам и оконным стёклам непрерывно стучал дождь, и Диана думала, что это небеса оплакивают её несчастную мамочку, медленно умирающую в соседней комнате. Да и потом, когда в квартиру принесли большой гроб, от которого пахло свежей древесиной, на улице тоже было пасмурно. И только в печальный день погребения тяжёлые тучи вдруг расползлись в стороны, позволив солнечным лучам беспрепятственно литься в окна маленькой часовни возле городского кладбища.
– Господь
Диане было всего семь, и она не считала свою маму грешницей, поэтому ничего не ответила тётке. Девочку в тот момент больше интересовало, кто все эти люди, столпившиеся в часовне, и почему на их лицах столько скорби, если они ни разу не пришли проведать маму, пока та болела. Незнакомые женщины утирали слёзы платочками, а мужчины просто с хмурым видом слушали батюшку, который уже закончил читать полагающуюся по такому случаю молитву и приступил к напутственной речи. Из всех присутствующих Диана знала только тётю Надю, изредка наведывавшуюся к ним в гости, когда мама была жива, и соседа дедушку Рому.
– Даже креститься дочь не научила, – проворчала одна из незнакомок, когда панихида наконец-то закончилась, и присутствующим предложили проститься с покойной. – В местной-то церкви небось отпевать отказались…
– Держите своё мнение при себе, пожалуйста, – сердито рыкнула на женщину тётка Надя.
Ведьма. Да, Диана была ещё слишком мала и понимала это слово по-своему, но одно она знала точно – быть ведьмой плохо, потому что ведьм никто не любит. Её маму никто не любил, хотя она никому зла не делала. В травах разбиралась, умела боль заговорить, но разве это плохо? Она же людям помогала, а потом эти же люди отворачивались и говорили злые слова.
А ещё Диана знала, что умерших ведьм не положено в церкви отпевать – она слышала, как об этом говорила бабушка Сима, жена дедушки Ромы. И бабушка Сима на похороны не пришла, потому что считала это святотатством – слово для Дианы непонятное, но явно означающее что-то нехорошее.
– Подойдёшь с мамой попрощаться? – полушёпотом спросила тётя Надя и понимающе кивнула, когда в ответ девочка отрицательно помотала головой. – Ну и ладно, не нужно тебе это.
Когда первые комья мокрой и липкой земли упали на крышку опущенного в могилу гроба, незнакомые женщины принялись рыдать в голос, а Диана зябко поёжилась и крепче прижалась к тёте Наде, потому что осеннее небо снова укуталось в плотную пелену туч, и стало холодно.
Потом были поминки в их квартире, на которые пришли те же самые незнакомые люди, только больше почему-то никто не плакал. Они обсуждали маму и говорили, что она жила неправильно. Какой-то дядька рискнул заметить, что о мёртвых нельзя говорить плохо, но ему тут же ответили, что хорошего об Антонине сказать нечего.
– Уходите, – вдруг разозлилась тётя Надя. – Все уходите.
– Большой грех на душу берёшь, – неприятно сощурилась одна из женщин. – Нельзя гнать с помин тех, кто пришёл
– Если бы вы пришли почтить память, а не злословить, это было бы грехом, а за справедливость Бог не наказывает, – сердито отчеканила тётя Надя и действительно всех выгнала.
Почти всех. Когда большинство гостей ушли с недовольными лицами, за столом остались сидеть две незнакомки и тот самый дядька, который пытался урезонить тех, кто говорил плохо о Дианиной маме.
– Иди-ка ты спать, детка, – погладила Диану по светлым волосам тётя Надя. – У нас сейчас взрослый разговор будет, не надо тебе это слушать.
Диана обвела внимательным взглядом оставшихся гостей и молча ушла в соседнюю комнату – ту самую, в которой вчера умерла её мама. Взяла со спинки стула мамин халат, обняла его и свернулась калачиком на накрытой пледом постели, прислушиваясь к голосам взрослых.
– В детдом я её не отдам.
– А куда, Надь? У тебя жилищных условий нет, тебе опеку не даст никто.
– Сюда перееду, я здесь прописана.
– Я тоже здесь прописана. Почему это ты сюда переедешь?
– Потому, Тась, что у меня хотя бы доход есть, а вы с мужем в долгах по уши, и твой благоверный у тебя на шее сидит. Тебе что ли дадут опеку?
– А меня опека не интересует. Я здесь прописана, поэтому имею полное право здесь жить.
– А, то есть Дианку в детдом, а ты со своим алкашом сюда?
– Надь, не ори, девочку разбудишь, – пробубнил мужчина, немного помолчал и добавил: – М-да-а-а… Тоня как лучше хотела, когда согласилась вас сюда прописать, а вы теперь грызётесь, как собаки. У Нади нет условий, у Таси нет дохода, Вера судимая, а меня с моей справкой из психдиспансера к племяшке на километр не подпустят. Ну и семейка. Что делать-то будем с ребёнком?
– Да в детдом её, без вариантов, – фыркнула та, которую вроде бы звали Тасей. – Соседи наверняка уже сообщили куда надо, что ребёнок беспризорный остался.
– Это кто беспризорный? – возмутилась тётя Надя.
– Заткнитесь обе, – устало произнесла Вера. – Квартира кому по наследству достанется?
– Дианке, она единственная наследница.
– Она первой очереди наследница, – уточнила Тася. – А мы все во вторую очередь попадаем. Вы как хотите, а я от своей доли отказываться не намерена. Если надо будет, в суд пойду.
– Я тебе и без суда скажу, что ты от этой квартиры кукиш с маслом получишь, – проворчала Вера. – Диана наследница, и это вопрос закрытый. Из нас четверых только у Нади есть шанс опеку взять, поэтому Надя будет жить здесь с Дианкой.
– А с какой это стати ты раскомандовалась? – повысила голос Тася.
«Мамочка, пусть они все уйдут», – прошептала в мамин халат Диана, вытерла слёзы маленьким кулачком и вздрогнула, когда услышала раздавшийся в соседней комнате грохот. Судя по звуку, там упала люстра. Большая, со стеклянными подвесками. Взрослые зашумели, дядька некультурно высказался в адрес всех ведьм, вместе взятых, а та, кого называли Тасей, заявила, что ноги её не будет в этой квартире до сорокового дня, после чего ушла, громко хлопнув входной дверью.