Наследник фараона
Шрифт:
Капта долго молчал и не смотрел на меня. Наконец он сказал:
— Господин, я не обижаюсь, что ты иногда поколачивая меня с излишней суровостью, ибо ты делал это с добрыми намерениями. Но еще чаще ты прислушивался к моим советам и говорил со мной скорее как с другом, нежели со слугой, так что иногда я даже беспокоился за твое достоинство, пока твоя палка не устанавливала вновь между нами предписанную богом границу. Теперешнее положение отличается тем, что я поставил себе на голову ножку Минеи и, таким образом, отвечаю за нее как ее слуга. И не могу допустить, чтобы ты вошел в обитель мрака один, так что если даже я не могу сопровождать тебя как твой слуга, — ведь ты приказал мне покинуть тебя, а я должен подчиняться твоим
Он говорил так важно и глубокомысленно, что я с трудом узнавая его, он даже не хныкая, как обычно. Но, по-моему, было безумием рисковать жизнью двоих там, где и одного было достаточно. Я сказал ему это и снова приказал оставить меня.
Но он настаивал:
— Если ты не позволишь мне идти с тобой, я пойду за тобой. Но мне бы хотелось пойти вместе, ибо я так боюсь этой обители мрака, что обмираю при одной мысли об этом. Поэтому надеюсь, ты позволишь мне принести кувшин вина, чтобы я мог для храбрости время от времени делать глоток по дороге, а то я буду кричать от страха и беспокоить тебя.
Я прекратил спор, сказав:
— Перестань болтать и, если хочешь, принеси вина, но давай отправимся сейчас же, ибо я думаю, что стража спит, пьяная от зелья, которое я подмешал в вино.
Стражники крепко спали и жрец тоже, так что я мог без труда унести ключ из дома жреца, где я его заметил. Мы также взяли с собой блюдо с тлеющими угольками и несколько факелов, хотя и не зажгли их тогда, ибо луна ярко светила и маленькую дверь легко было отомкнуть. Мы вступили в обитель бога и закрыли за собой дверь. В темноте я слышал, как стучали зубы Капта о край кувшина с вином.
5
Подкрепившись для храбрости вином, Капта робко сказал:
— Господин, давай зажжем факел. Его свет не будет виден снаружи, а эта тьма хуже мрака смерти: тот мрак неизбежен, а сюда мы вошли по доброй воле.
Я раздул уголья и зажег факел, поняв, что мы находимся в большом склепе, вход в который закрыт медными воротами. Из этого склепа выходило десять проходов, ведущих в разных направлениях и отделенных друг от друга массивными кирпичными стенами. Я был готов к этому, так как слышал, что критский бог обитает в лабиринте, а жрецы Вавилона учили меня, что лабиринты сооружены по тому же плану, что и внутренности жертвенных животных. Поэтому я считал, что смогу найти дорогу, так как часто видел внутренности быков при жертвоприношениях и предполагал, что критский лабиринт построен так же.
Поэтому я указал на самый отдаленный проход с одной стороны и сказал:
— Мы пойдем туда.
Но Капта возразил:
— Нам нечего особенно спешить, и осторожность никогда не повредит. Давай постараемся не заблудиться и, главное, давай обеспечим себе путь назад, если мы когда-нибудь вернемся сюда, в чем я очень сомневаюсь.
Сказав это, он вынул из сумки клубок ниток и привязал его конец к костяной булавке, которую воткнул между кирпичами. Это была такая хитроумная выдумка при всей ее простоте, что я никогда не додумался бы до этого сам, хотя я и не сказал этого, чтобы не уронить себя в его глазах, а только резко велел ему поторапливаться. Так я вошел в лабиринты обители мрака с запечатлевшейся в моей памяти картиной бычьих внутренностей, а Капта следовал за мной, разматывая свой клубок.
Мы бесконечно блуждали в темноте, поскольку новые проходы то и дело открывались перед нами. Временами мы натыкались на стены и должны были поворачивать и идти другим путем. Наконец Капта остановился и понюхал воздух. При этом у него застучали зубы, факел задрожал в его руке, и он сказал:
— Хозяин, ты чувствуешь запах быков?
К этому моменту до меня тоже дошло омерзительное зловоние, похожее на запах быков, хотя еще более отвратительное, и казалось, что его источали сами стены, как будто весь лабиринт был гигантским стойлом для скота. Я приказал Каша идти, не принюхиваясь, и, после того как он сделал большой глоток из кувшина с вином, мы поспешили вперед, пока моя нога не поскользнулась о какой-то липкий предмет. Наклонившись, я обнаружил, что это гниющий череп женщины с прилипшими к нему волосами. Теперь я знал, что не увижу вновь Минею, но безумный порыв толкнул меня вперед. Я ударил Капта и запретил ему хныкать, и мы пошли, разматывая клубок по мере того, как продвигались вперед. Но вскоре мы наткнулись на другую стену, и нам пришлось обойти ее.
Внезапно Капта резко остановился, указывая на землю; его редкие, волосы встали дыбом, а лицо исказилось и побледнело. Я проследил за его взглядом и обнаружил на земле высохшую кучу навоза, но куча эта была высотой с человека, так что если ее оставил бык, то это животное должно было быть неимоверной величины.
Капта пришла та же мысль, ибо он сказал:
— Это не может быть от быка, потому что такому быку не войти в эти проходы. Думаю, это навоз чудовищного змея!
Сказав это, он сделал огромный глоток из кувшина, и его зубы стучали о край, а я размышлял, что этот лабиринт словно предназначен для передвижения такого змея, и меня охватил порыв повернуть назад. Но я вспомнил Минею и, подгоняемый безумным отчаянием, протиснулся вперед, таща за собой Капта и крепко сжимая свой нож влажной рукой, хотя и знал, что никакой нож не поможет мне.
По мере того как мы продвигались, зловоние проходов становилось все более ужасающим, напоминая миазмы какой-то огромной могилы, и нам было трудно дышать. Все же я радовался, зная, что мы близки к цели. Мы быстро двигались вперед, пока слабый свет был различим в проходах. Теперь мы оказались в самой горе; стены уже были не кирпичные, а из мягкой породы. Дорога вела вниз, и мы спотыкались о человеческие кости и кучи навоза, пока перед нами не открылась большая пещера. Мы ступили на каменистый выступ, нависающий над поверхностью воды, и окунулись в еще более смрадный и ядовитый воздух.
С моря в эту пещеру проникал свет, ужасный зеленоватый свет, который позволял нам обойтись без факела, и откуда-то издали до нас доносился грохот волн, разбивающихся о скалы. Перед нами на поверхности воды плавало что-то, напоминающее ряд огромных кожаных мешков, пока глаз не различил, что это одно мертвое животное — громаднее и страшнее, чем можно было вообразить; оно выделяло смрад разложения. Его голова была погружена в воду; это было что-то вроде гигантского быка. Его туша напоминала тело змеи; разлагаясь, она светилась, и ее омерзительные изгибы покачивались на воде. Я понял, что вижу критского бога, и понял также, что он давно умер. Где же Минея?
При мысли о ней я думал также и обо всех ее предшественниках. Думал о юношах, которым были запрещены женщины, и о девушках, которые должны были хранить непорочность, чтобы восприять блаженство и славу этого бога. Я думал о черепах и костях в проходах обители мрака. Я думал о чудовище, которое преследовало их в лабиринте и преграждало путь своим исполинским телом, так что ни прыжки, ни любые другие уловки не могли помочь им.
Громадина питалась человеческим мясом — единственная пища в течение месяца, пища, которую поставляли правители Крита в виде красивейших девушек и самых безупречных юношей, ибо эти правители верили, что, поступив так, могут сохранить владычество над морями. Когда-то давным-давно буря загнала эту тварь в пещеру из страшных глубин океана. Чтобы помешать ей вернуться туда, был прегражден выход и построен лабиринт, дабы тварь могла там передвигаться. Потом ее кормили жертвами до тех пор, пока она не сдохла, и нигде во всем мире не было другого такого чудовища. Где же тогда Минея?