Наследник Клеопатры
Шрифт:
Через какое-то время к Ариону украдкой подошел Аполлоний и поинтересовался:
– Что там с твоим троюродным братом?
Арион, который до сих пор еще не пришел в себя, посмотрел на него затуманенным взглядом и удивленно спросил:
– Тебе об этом что-то известно?
– Девчонка сказала, что тебя забрал в свою повозку Арей Дидим. Неужели он тот самый брат, о котором ты говорил?
– Нет, – недоуменно произнес Арион.
– Вот как? – Аполлоний, казалось, был одновременно удивлен и разочарован. – Тогда почему он забрал тебя с собой?
Арион неохотно повторил выдуманную историю об эфиопских шпионах. Аполлоний с явным недоверием
– Так кто же тогда твой брат?
– Ты его все равно не знаешь, – осторожно подбирая слова, ответил Арион. – Оставь меня в покое.
– А почему ты хотел уехать на Кипр?
– Откуда ты знаешь, что я хотел уехать на Кипр?
– От Мелантэ. Она говорила, что ты собирался уехать, чтобы управлять там поместьем своего друга.
– Если ты сам все знаешь, зачем задаешь ненужные вопросы? Я прошу тебя, оставь меня в покое.
– А почему ты решил снова возвратиться к нам? Ты же, я помню, заявил, что никогда не останешься рядом с такими людьми, как мы. Зачем же ты снова вернулся? – не унимался Аполлоний.
– Я собираюсь жениться на Мелантэ. Еще раз прошу тебя, не трогай меня сейчас.
– Делай, что он тебе сказал. – Ледяной тон Лонгиния, который незаметно подошел к Аполлонию, заставил того подпрыгнуть от неожиданности.
Испуганно взглянув на начальника стражников-преторианцев, тот покорно отошел в сторону. Остаток пути до гавани на озере Мареотис Арион шел рядом со стражниками, которые, к счастью, хранили молчание.
Перед тем как «Сотерию» освободили, пришлось подписать еще много разных бумаг. К тому времени было уже очень поздно, и маленький Изидор уснул на руках у отца. Когда наконец все формальности были улажены, им разрешили взойти на борт. Лодка выглядела такой же грязной и обшарпанной, какой она была в тот день, когда Арион впервые увидел ее. Он стоял на причале и взирал на нее, не в силах преодолеть уныние и тоску. Угрюмо наблюдая за тем, как все остальные радостно поднимаются на борт «Сотерии», Арион чувствовал, как в нем закипает ярость.
Стражникам пора было уходить, и Лонгиний напоследок сказал ему:
– Помни о своей клятве.
«Я сделал ошибку! – хотелось крикнуть Ариону. – Я не это имел в виду. Я пойду с вами, и пусть Октавиан придушит меня. Я усну вечным сном, и урна с моим прахом будет стоять в окружении великих предков Лагидов. Я умру, как подобает царю.
Однако он так и не произнес этих слов вслух. Вместо этого юноша молча кивнул в ответ и взошел на борт лодки.
На «Сотерии» ничего не изменилось; все было так же, как и в последний раз, когда он покинул ее, – та же теснота, грязь и убожество. Юноша лег на свою постель в каюте на корме лодки, между Ани и Аполлонием, но так и не смог сомкнуть глаз и всю ночь смотрел в потолок.
Утром он сказал, что не совсем здоров, – кстати, это было сущей правдой – и остался в каюте. Его предпочли не тревожить, тем более что у всех было слишком много дел. Ани, кажется, удалось найти поставщика олова. Помимо этого он закупил большое количество изделий из стекла. Целый день они бегали туда-сюда, споря о том, сколько места займет на корабле товар и как его лучше разместить. Как оказалось, «Сотерия» не такая уж большая, чтобы увезти все сразу. Однако эта проблема разрешилась сама собой, когда выяснилось, что поставщик не имеет в наличии всего олова, о котором шла речь с самого начала. Ани ходил на переговоры с ним, чтобы решить, то ли поставщик привезет остаток металла в Коптос, то ли Ани придется вернуться за ним в Александрию. Вся команда тем временем грузила на борт стекло. Ариону, отрешенно наблюдавшему за суетой, казалось, что все это происходит во сне.
Несколько раз к нему в каюту заходила Тиатрес. Передавая юноше прохладительные напитки, женщина горячо благодарила его за спасение Мелантэ. Девушка тоже навестила его вместе со своей мачехой, но Арион попросил ее уйти. Когда наступил новый день, принятое накануне решение показалось ему еще более ужасным и менее простительным, чем вчера.
Где-то во второй половине дня у Ариона случился небольшой приступ, но, как это ни странно, принес ему утешение. Все воспоминания, нахлынувшие на него в этот раз, были приятными: Филадельф, играющий с камушками, Родон, объясняющий ему философию, сад, с прудом, в котором плавали карпы. Только сейчас Арион подумал о том, что, с тех пор как рассказал Ани о кошмаре с человеком, привязанным к столу, он больше ни разу не видел его во время приступа. О Зевс, как хорошо, если он навсегда избавился от этого страшного воспоминания!
Вечером в каюту заглянул Ани. Все остальные в это время ужинали на палубе.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.
Арион поднял голову и уставился в полоток каюты. Ему хотелось ответить: «Ты знаешь, в Галлии жрецы Кибелы [52] во время экстатических ритуалов кастрируют себя. Мне кажется, будто я один из них на следующий день после экзекуции».
Но он предпочел промолчать, иначе это было бы несправедливо по отношению к человеку, который любит его как сына и ради его спасения поручился собственной жизнью и жизнью своей семьи. Юноша доверял Ани, как никогда и никому не доверял за всю свою жизнь, и понимал – теперь он мог в этом признаться самому себе, – что он тоже полюбил его как отца, которого никогда не знал. Но вместо этого Арион сказал:
52
Кибела – богиня фригийского происхождения. Требует от своих служителей полного подчинения, забвения себя в полном экстазе
– Жить буду, не волнуйся.
Ани присел на корточки возле него и закусил нижнюю губу.
– После всего, что тебе пришлось пережить, будет обидно, если ты выберешь смерть. А что случилось с Электрой у Еврипида?
– Царевну Электру, дочь Агамемнона, выдали замуж за простого крестьянина, чтобы она не могла родить сыновей, которые отомстили бы за ее убитого отца.
Ани ахнул.
– На деле крестьянин, из уважения к царской семье, так и не вступал с ней в брачные отношения. И пьеса заканчивается тем, что этот брак расторгли.
– Пожалуйста, не рассказывай эту историю Мелантэ. Она и так вся извелась.
Ариону вспомнился короткий разговор с девушкой перед дверью в зал для аудиенций. Тогда ему казалось, что он обеспечил ее безопасность ценой собственной жизни, и прикосновения ее тела, губ, рук, гладящих его волосы, ее сладкий голос, шепчущий слова любви, воспринимались им как самое дорогое на свете. Он даже подумал, что жить и обладать ею – дороже его царского имени. Может, когда-нибудь эти чувства вернутся к нему. Но сейчас ему казалось, что он поступил как трус и глупец. Дионис! Как он мог отказаться от своего имени?