Шрифт:
ВЯЧЕСЛАВ ГОЛЯШЕВИЧ
ИЛИ
УСТЮЖЕНСКИЙ ПРИЮТ
РОМАН
ВЯЧЕСЛАВ ГОЛЯШЕВИЧ известен читателям, как автор захватывающих авантюрных романов. Газетчики, написавшие о нём массу статей, окрестили его «РУССКИМ ДЮМА». («Сов. Россия» от 30.12.91 г.). Даже КНИГА РЕКОРДОВ ГИННЕССА, издаваемая в Англии, признала В. ГОЛЯШЕВИЧА самым продуктивным автором и занесла его в ряды рекордсменов ГИННЕССА (сертификат ГИННЕССА от 30.04.91 г.) О нём пишут, о нем снимают фильмы, а мы предлагаем вам прочесть увлекательный авантюрный роман о судьбе ребёнка, брошенного родной матерью
БОРИС ГУЛЯЕВ
Литературный критик
Полная или частичная перепечатка
произведения без ведома автора является
нарушением закона об авторском праве.
КНИГА ПЕРВАЯ
ВЕЛИКАЯ ГРЕШНИЦА
ГЛАВА 1
1969 год.
Морозная зимняя ночь. Снег мелко искрился от света фонарей. Улицы были пустынны. Провинциальный городок спал. А она, совсем ещё юная, с красивым, чуть бледным лицом, одетая в меховую дублёнку и в норковую шапку, сдвинутую на самые брови, неторопливо шла, прижимая к груди новорождённое дитя, тёпло укутанное в ватное одеяльце. Женщина долго бродила по улицам, и одному Богу было известно, что творится в её голове. То, что она задумала, переходило все пределы человеческой жестокости. Иногда всё же на глазах выступали слёзы, но она не позволяла материнским чувствам взять над собой верх, рукавом смахивала слезу и крепилась, как крепится беззубый зверь, обречённый в схватке на поражение.
После длительных колебаний жестокость окончательно возобладала, и слёзы уже не туманили взгляд, и ей сейчас не приходилось сдерживать свои материнские чувства - она сумела подавить их. И казалось, не молодая женщина неторопливо идет по ночной улице, а дикое животное в облике человека, глаза которого полны ненависти и злобы.
Увидев темный переулок, она свернула туда. Затем шла закоулками, меж домов и сараев. « Здесь, где-то здесь должна быть». Вот она заметила между сугробами снега приземистый деревянный каркас. Быстро подошла, откинула крышку. Положила дитя на край деревянного настила помойной ямы, дрожащими руками развернула одеяльце, распеленала ребёнка. Малыш заплакал – крепкий мороз обжигал его молочное тельце. Скомкав в руках угол пелёнки, женщина заткнула ею кричащий рот ребёнка. Малыш замолк. Задыхался, сопел носом. Мать пальцами зажала нос малыша, пытаясь задушить. Но пальцы её невольно раздвинулись, жалость к ребёнку пробудилась вновь, и она уже не могла совладать с чувствами, прижала его к себе. Коснувшись лицом тела сына, она брезгливо отняла его. «Нет-нет! Не могу!». Совершено голый ребёнок, замерзая от холода, стал беспомощно дёргать ножками. Женщина держала дитя на вытянутых руках, не решаясь ослабить пальцы и выпустить его… Она видела замёрзшие объедки, картофельные очистки, битое стекло, диски консервных банок, блестящие в темноте ямы острыми краями отогнутых крышек. Видела, вдыхала зловонный запах и не думала уже ни о чём, просто держала малыша бессознательно. Опомнившись, бросила сына в открытую яму… Тихий, глухой стон ребёнка немного отрезвил её, казалось, материнские чувства пересилили исступление разума. Она склонилась над ямой, ухватила малыша за руку, приподняла, желая вынуть его, но, увидев бездыханно откинутую назад головку и глубокий кровавый шрам на щеке малыша, разрезанной острым краем банки, вскрикнула и отступила, выпустив руку ребёнка. В страхе попятилась назад. Наткнулась спиной на какой-то столб, стоящий поблизости. Удар снова привёл её в себя, она с воем бросилась к помойке. Неожиданно остановилась, ясно вспомнив окровавленную щеку, безжизненно откинутую голову сына, двинулась прочь… Сначала шла быстрым не уверенным шагом, словно пьяная, потом бежала, не разбирая дороги, вязла в снегу, спотыкалась, падала, вставала, дрожащими руками подхватывая слетавшую с головы шапку, - бежала от себя, от жуткого преступления своего, бежала в неизвестность.
ГЛАВА 2
Этой ночью деду Фёдору не спалось - мучила бессонница. Сидя в кухне, он покуривал трубку, набитую махоркой, вспоминал былые годы, когда работал конюхом
В кухне было жарко; хорошо протопленная с вечера печь приятно грела спину; из приоткрытой форточки струился морозный воздух, рассеивая клубы махорчатого дыма. Разлившееся тепло вдоль спины показалось чрезмерным, старик привстал, отодвинул табурет от печи. В соседней комнате спала старуха, его супруга Ксения, с которой прожил он сорок лет. Ксения среди ночи часто громко и тяжело храпела. Дед Федор просыпался, злился, уходил на кухню и курил, просиживая так до самого утра. Будить жену не решался.
Неожиданно старик услышал за окном голоса. Показалось, что это был то ли плач, то ли крик молодой женщины. «Кто в такую пору шляется по дворам?». Дед подошел к окну. На дворе было светло от снега; хорошо виднелся сарай, поленницы дров и помойка. Людей нет. «Почудилось, наверное». Старик вздохнул, отошел от окна, но тревога осталась. «Не почудилось! Ведь слышал голос, хорошо слышал!». Натянув на ноги валенки, надев полушубок, шапку, старик вышел на улицу. Холодом обдало голую грудь, и он, жутко вздрогнув, застегнул ворот полушубка.
Во дворе было тихо, лишь глухо треснул сук дерева, схваченный морозом. Бледно светила луна, звезды сияли необыкновенно ярко, а небо казалось таинственным, черным, как великолепная необъятная шаль.
Старик обошел вокруг сарайки. Ни души. «Почудилось». И он пошел по расчищенным мосткам к дому. Проходя мимо помойки, заметил, что крышка откинута. «Опять соседка оставила открытой, снегу нанесет». Он склонился над крышкой, хотел было закрыть ее. Вдруг в темноте ямы он увидел белеющий предмет, и предмет, казалось ему, шевелился. «Кошка что ли бездомная?». Склонился ниже, стараясь рассмотреть. «Ба! Да это же ребенок!». Дед, вытащил его, дрожащими руками расстегнул полушубок и прижал ребенка к телу, с головой укутав воротом. Придя домой, положил ребенка на кровать. Осторожно вытащил изо рта малыша кляп, осмотрел изувеченную правую щеку. Старик был потрясен. «Изверги! Изуверы! Настоящие изуверы!» - кричал он. Услышав крики, старуха проснулась; испуганная поднялась с кровати и, охая от боли в пояснице, вошла в комнату старика.
Что случилось, Федор? Живот что ль прихватило?
Сгорбившись, старик возле кровати вытирал полотенцем окровавленную щеку младенца.
Какой к черту живот! Посмотри, Ксения, дите весь в крови. Неси скорее вату и йод.
Увидев лицо ребенка в крови, старуха вовсе перепугалась, стала судорожно рыться в аптечке. Нашла два бинта, бутылочку с йодом, принесла старику. Встав рядом, начала тихо шептать молитву, прося всевышнего помочь младенцу.
– Не стони ты! – ворчал Федор, - кроме нас ему никто не поможет. Подержи ему лучше головку, я вытру кровь.
Господи помилуй! Где же ты нашел его?
И снова бабка шептала молитву, незаметно шевеля губами, жалостно глядя на маленькое тело.
В помойке лежал, голый весь, словно собака дохлая!
В помойке?! Да как же он там оказался?
Мало что ли извергов на свете? Бросил его кто-то. Задушить хотели, тряпку забили в рот, чтоб задохся.
Да как же так, - ужаснулась старуха, - да разве можно так с дитем-то?!
Молодежь нынче распустилась! Ишь что творят, зверства какие. Иные бабы стали хуже сук! Сношаются по углам, а потом детей разбрасывают, стервы.
Разве баба бросила?
Не мужик же! Чай, баба рожает. Видно по мальцу, из роддома недавно. Видать только-только родила.
Ксения склонилась над ребенком, осматривая.
Живой хоть?
Живой! Кажись, дышит.
И не плачет вовсе. Боже ты мой, какая негодница бросила кровинушку!
Старик грудным теплом подул на руки малыша.
Замерз он, пальчики, вишь, синие. Может, водкой растереть?
Теплой водицы надо. Отойди, Федор, дай-ка мне, не мужиково это дело. Принеси водки, да воду приготовь теплую. В тазу. Да поторопись!
Старик навел в тазике теплой воды, принес большое махровое полотенце, чистую простыню, чтобы завернуть ребенка, и вдруг услышал младенческий плач. Сначала – тихое сопение, как будто немощное, потом – громче, громче… Радостное волнение охватило старика. «Что, ожил, кутенок?! Ори, малый, ори!». Он улыбнулся, нагнулся к малышу, стал ласково гладить его тело, согревая и как бы пробуждая дитя к новой жизни.
Погоди, не мешай, Федор! Дай разотру его хорошенько.
Он не задохнется запахом водки? – беспокоился дед.