Наследник Шимилора
Шрифт:
— Ты не замерзла? — спросил вдруг Денис. — Может, зайдем куда-нибудь?
— Хорошо бы, — пробормотала я.
Мы свернули на Большую Морскую и заплутали среди заснеженных улиц и мостов, перекинутых через заледенелые каналы. Наконец Денис остановился перед ступеньками, ведущими в какой-то подвальчик.
— Это мое любимое место.
Странное название: «Трубка мира». Мы зашли, заказали по чашке кофе.
— Очень мило, — сказала я, оглядываясь.
Денис посмотрел на меня недоверчиво, и я поспешила добавить:
— Нет, мне, правда, нравится, хотя несколько...
Дизайнер решил воссоздать в кафе колорит индейского вигвама: трубки, покрытые орнаментом, украшения из перьев, маленькая жаровня в центре зала, на которой готовили какое-то мясное блюдо. Из колонок доносилась странная тягучая музыка. Хорошо еще, что официантки не изображали индейских скво...
Денис снял пальто, под которым оказался клетчатый пиджак поверх черного бадлона. Какое счастье, что не белый свитер — есть шанс выпутаться из этой ситуации без потерь! Но он потер озябшие покрасневшие руки, и надежды мои разлетелись вдребезги. Господи, как мне захотелось согреть в своих руках эти красивые, длинные, как у пианиста, пальцы! «Один, два, три, четыре», — начала я считать. Где-то на седьмом десятке мне удалось вызвать в себе раздражение.
— Может, объяснишь, зачем я тебе понадобилась?
Денис виновато улыбнулся.
— Никудышный я собеседник, да?
— Зато я, наверное, идеальная спутница, — проворчала я, тая от этой улыбки. — Тащусь за тобой, как собака. И не посягаю на твою сосредоточенность.
— Да нет никакой сосредоточенности. Просто скоро мне придется уехать, и я хотел попрощаться с городом. А мне некого было позвать с собой.
— А если бы я не согласилась? — язвительно поинтересовалась я. — Позвал бы Ирину? Нашу секретаршу?
— Нет-нет, — сразу ответил Денис с трогательным испугом. Потом его взгляд снова стал виноватым. — Я мог бы сказать, что увидел тебя и что-то такое почувствовал... Ты ждешь именно этого... Любая женщина...
— Да откуда ты знаешь, чего я жду?! — гневно перебила я. — Терпеть не могу, когда мужчины начинают строить из себя знатоков женской психологии.
— Ничего подобного! — буркнул он и надулся.
— Ладно, — примирительно кивнула я, — расскажи лучше, куда ты собрался уезжать.
Денис помолчал немного, погрел руки о чашку.
— Видишь ли, твой шеф предложил мне работу. Оказывается, я подхожу на роль врача в каком-то румынском сериале. И через неделю я улетаю в Румынию.
— Ах да, — вспомнила я анкету. — Хотя странно, обычно всеми заявками от киностудий занимаюсь я, а ничего подобного в памяти не всплывает. Так что имей в виду, это, похоже, неофициальная сделка. А что, ты так хочешь сниматься в кино?
— Потому что я на самом деле врач, — медленно начал Денис. — Терапевт. Я мечтал стать хирургом, но у меня не вышло. А в сериале я буду играть именно хирурга. Понятно?
— Нет, — честно призналась я.
Он родился в семье потомственных медиков. Дед — светило военной хирургии, академик. Родители Дениса тоже были врачами: отец — хирург, а мать — педиатр. Еще в советские времена оба они уехали в Судан — работать во французской миссии. После развала Союза французы предложили им работу. За последние
Дед-академик и бабушка-домохозяйка обожали единственного внука. У него было все, о чем в детстве и юности может мечтать мальчишка: самый лучший футбольный мяч, велосипед, магнитофон. На совершеннолетие Денис, студент Первого медицинского, получил в подарок мотоцикл. Бабушка с дедушкой не сомневались, что их внук тоже станет врачом, талантливым хирургом, продолжателем династии.
Но юношу угнетала роль внука академика. Люди поступают в медицинский институт годами, а для него экзамены оказались пустой формальностью! За него все уже заранее решили — быть может, еще до его появления на свет. И никто не спросил, хочет ли он стать врачом, причем хирургом?
Эти метания привели к тому, что Денис совершил свой первый самостоятельный поступок: бросил институт и во время весеннего призыва отправился в военкомат. Случилось это первого апреля.
— Понимаешь, они мне не поверили, — рассказывал Денис. — Они решили, что я шучу. У них не укладывалось в голове, что студент не хочет воспользоваться своей отсрочкой. Но затем все пошло, как по маслу — учебка, служба... А потом нас отправили в горячую точку. Ты слышала про новогодний штурм в девяносто четвертом году?
Я покачала головой. Тогда мне было не до политики: в девяносто четвертом погиб Гурский.
— Не важно, — Денис махнул рукой. — В общем, из нашего полка осталось в живых около половины. Я был ранен — легко, в руку, — и вернулся домой. В общем, счастливо отделался. Но я был... Мне трудно объяснить свое тогдашнее состояние…
Денис беспомощно посмотрел на меня. Я тоже оглядела его, пытаясь представить на войне домашнего, избалованного мальчика, любящего пушистые свитера.
— Я понимаю, — сказала я, глядя ему в глаза. Денис отвел взгляд в сторону и продолжил:
— Дома получили известие, что я пропал без вести. У бабушки случился инфаркт, она умерла. Я чувствовал себя кругом виноватым. После того, что я там видел... Даже не мог оправдать себя тем, что исполнял долг перед родиной! С моей стороны уйти в армию было ужасной глупостью, которой воспользовалось государство. В общем, я бросился деду в ноги, умоляя восстановить меня в институте. Теперь я мечтал, что стану хорошим хирургом, — хотя бы ради памяти бабушки, которая этого так хотела. Но оказалось, моя глупость имела еще одно непоправимое последствие. После ранения и неправильного лечения два пальца потеряли чувствительность. А для хирурга это все! Понимаешь, все!
Денис с силой хлопнул ладонью по столу.
— Это не заметно, — неуверенно пробормотала я.
Он посмотрел на меня, видимо, мысленно проговаривая ругательство.
— Да. Чашку я держать могу. И ложку. Я не инвалид. Вот только скальпель — не могу.
Он сжал руку в кулак и с ненавистью посмотрел на нее. Потом монотонно продолжил рассказывать, сколько денег он отдал массажистам, мануальным терапевтам и знахарям. Недосягаемая профессия стала навязчивой идеей. Денис прочитал массу литературы по хирургии, присутствовал на многих операциях.