Наследник Тавриды
Шрифт:
— Было бы полезно отвлечь внимание от моей скромной персоны рыбиной покрупнее.
Каролина склонила голову на плечо и доверительно взяла покровителя за руку.
— Думаю, мое сообщение о братьях Раевских не лишено смысла. — Она встала, прошла к бюро и вынула из ящика два листа бумаги, исписанных аккуратным почерком. — Александр так ненавидит Воронцова, что на следствии обязательно начнет топить его. И вольнодумные разговоры, и покровительство опальным, и ругань правительства… За графом много чего есть. А тут, глядишь, в общем хоре и Ланжерон
Витт поцеловал Собаньскую в лоб. Его восхитило изящество интриги, благодаря которой брали отставного полковника, а в сетях оказывался генерал-губернатор.
Весна 1826 года. Петергоф.
Май в Петербурге — совсем не то, что на юге. Под окнами наместнического дворца уже полыхали розы. Уже каштаны тянули к небу белые свечки. Уже по балкам, сползавшим к морю, отцвела черемуха, наполнявшая воздух медовым дурманом. Само море казалось теплым, хотя лезть в воду никто бы не отважился, кроме портовых мальчишек. И те — на спор. А северная столица все куксилась и морщилась от дождей. Насилу-то сошел снег, насилу-то развиднелось небо и в руках у торговок появились сомнительные букетики, больше похожие на пучки укропа.
Император затребовал генерал-губернатора в Петербург, подписав указ о назначении его членом Государственного совета. Честь немалая.
— Вы уже знаете, что ваше имя встречается в следственном деле?
Николай Павлович удостоил Воронцова личной встречи в Петергофе, куда перебралась августейшая семья. Мужчины шли по липовой аллее вдоль моря. Листва едва опушила ветки великанов, и казалось, они покрыты тончайшим облаком зеленого газа. Сильный ветер с воды грозил развеять его.
— Называют вас, Ермолова, Мордвинова, Сперанского, Киселева… — Царь испытующе смотрел в лицо гостя.
Михаилу Семеновичу стало не по себе.
— Рядовых членов завлекали в заговор именами заслуженных людей. Но в том-то и вопрос, почему вашим именем можно было завлечь?
Воронцов передернул плечами.
— Судить вам, государь. Я своему долгу не изменял.
— Но у вас репутация фрондера.
«А у вас грубияна!» — Граф не сказал этого вслух. Но Никс почему-то догадался.
— Я привык говорить прямо. Это мне вредит.
— Я же привык говорить, исходя из пользы службы. Что не всем нравится.
Воронцов чувствовал, что сейчас император решает вопрос: оставить его на прежней должности или нет.
— Я поясню, к чему мои вопросы, — сказал Николай. — Генерал Витт, прибывший в Таганрог незадолго до смерти моего брата, указал на вас как на сообщника злодейства. Заговорщики рассчитывали, что во время мятежа вы перейдете на их сторону.
Повисла пауза.
— У Витта есть причины желать моего устранения, — проронил сквозь зубы Михаил.
— Я знаю, — невозмутимо подтвердил собеседник. — Но вот что худо. Статский советник Вигель доносит из Кишинева, что при аресте полковника Липранди вы позволили ему уничтожить все бумаги.
— Я не верю, что он виновен, — отрезал Михаил Семенович.
Николай сдержанно рассмеялся.
— Вам невредно будет посидеть на следствии, послушать этих людей. Кстати, один из них, Кондратий Рылеев, утверждает, что общество образовалось тогда, когда вы сделали предложение покойному императору об освобождении крестьян.
— Ваше величество, — Воронцов не выдержал, — я никогда не состоял в тайных союзах. Но как пять лет назад, так и сейчас, мое мнение о крепостных не изменилось. Если за него угодно привлечь меня к суду…
— Не угодно! — Никс затряс рукой. — Крепостное право — зло, для всех ощутимое. Однако если забрать крестьян у помещиков даром, разорятся дворяне. Если возложить выплаты на хлебопашцев, придет такая нищета, по сравнению с которой сытое рабство — дар небес.
— Но надо что-то делать.
— Будем выкупать, — твердо сказал император. — За казенный счет. Пусть медленно. Это единственный честный путь.
«Дай-то Бог», — подумал наместник.
— Хорошо. — Николай неожиданно улыбнулся. — Я верю вам.
— Почему?
— За вас ручается человек, которому я доверяю даже свою голову. — Царь указал вперед.
Михаил Семенович поднял глаза и заметил на углу красного здания Монплезира долговязую фигуру Шурки. Николай уже собирался откланяться, но Воронцов рискнул задержать его.
— Ваше величество, позвольте…
Император с легким раздражением поднял брови.
— Родственники моей супруги, сыновья генерала Раевского Николай и Александр привлечены к делу. Нет ли хоть малой возможности проявить милосердие?
— О, да! Давайте всех помилуем! — Никс чуть не взорвался. — Поздравим с участием в тайном обществе и вручим по Георгиевскому кресту! Мне искренне жаль Николая Николаевича. Его заслуги и преклонные лета… Но как вы думаете, в том, что у него оба зятя и оба сына заговорщики, нет никакой его вины?
Михаил Семенович молчал, понимая, что навлек на себя гнев. Но император отходил также быстро, как вспыхивал.
— Единственный, кто серьезно пострадает из близких Николая Николаевича — Серж Волконский. Бедная Мари! Что же до ее братьев, то тут забавный случай. Донос на них написала их же любовница Собаньская. Она в связи с польскими заговорщиками. Ей веры нет. Родственники вашей жены вскоре окажутся на свободе. Вы довольны?
Воронцов не мог бы поручиться. Мысль о том, что Александр Раевский снова будет маячить где-то рядом, ему крайне не нравилась. Но что делать? Лиза попросила. И он попросил.
Утром Александра зашла к матушке и застала там Орлова, сидевшего возле Марии Федоровны на софе. Пожилая дама держала Алексиса за руку и, кажется, утешала его. Уже было известно, что Мишель замешан в заговоре. Видимо, на лице у молодой императрицы отразилось участие. Генерал немедленно встал и поклонился ей, не смея просить руку для поцелуя. Она сама протянула ее.