Наследник
Шрифт:
— Его обвинили в убийстве Марии Темрюковны, — сказала, словно выплюнула имя, моя тетушка. — Да еще, что он покушался на жизнь царя, брата своего, что вместе с ним воспитывался по детству. Малюта, — прошипела тетка, — пес царский, доставил на суд нас, все в Старице перевернул, но так и не нашли подтверждения. Холопу поверили, что оболгал. Отцу-то трон царский и не нужен был, вот бабка моя, та да хотела, чтобы отец царем стал, и болтала о том, за то и поплатилась, в монастырь отправили. Отца же судили да яд дали всем. Четверо нас выжило из всей семьи. Василий, Евдокия, Ефимия, да и я. Не везет нам на Москве, а ты сам туда прийти хочешь. Да еще к сыну Бориски, ты же для него первым врагом станешь. Ты Рюриркович, а он кто? Кто такие Годуновы да Скуратовы, так, грязь, и ничего более. Да и другие захотят тебя использовать, а после и погубить. Мал же ты еще, ни силы за тобой, ни рода, — грустно вздохнул я.
— Я Рюрикович, ты правильно сказала. У меня есть ты, у меня есть мой дед по матери и его семья. — Мария иронично на меня покосилась.
— Видела бы ты его, тетушка, так бы не смотрела, — хмыкнул я. — При виде него медведь обделается и в лес убедит, не забыв еще и шкуру с себя снять, чтобы дед следом не пошел. Да и я кой-чего могу. Не глупый отрок, все понимаю. Да и сын Бориски, Федька, недолго царем пробудет. Вот уж кому не свезло, нет у него друзей, одни враги, почитай, что ненавидели отца его, а теперь и его.
— Думаешь, не удержит? — задумчиво посмотрела она на меня.
— Уверен, — кивнул я, а после добавил: — Лето не закончится, как в Москве новый царь будет. Думаю я, это Дмитрий Иоаннович будет, слышала, поди, о нем?
— Как же не слышала, — хмыкнула тетушка. — Вот только не сын он царя Ивана, да и в грехе рожден был Дмитрий. Ведь с Марией Нагой не обвенчаны они были. У тебя прав на трон куда больше, чем у него. Да и умер Дмитрий Иоаннович, в Угличе и умер. Я многого не знаю, но и до меня вести доходили. Так что вор это, а не наш родич.
— Может, и так, — кивнул я. — Но его Дмитрием многие признали, в том числе и бояре. Да и Нагие признают наверняка, — хмыкнул я.
— Эти могут, — согласно кивнула Мария. — Они ж родичи еще твои, но пустые людишки. Что Мария, что братец ее, да и остальные, — махнула она рукой.
— Родичи мои? — приподнял я бровь вопросительно.
— Конечно, мать же Василия была Евдокия Нагая, моя же Евдокия Одоевская, вот и выходит, что Нагие твои родичи, — пояснила Мария.
— Я и не знал, — только и пробормотал я.
— Так откуда бы ты узнал? Кто бы тебе рассказал да учил. Многого ты не знаешь, Андреюшка, — хмуро закончила Мария.
Я обдумывал слова Марии и прикидывал новые расклады, тетушка же не спешила продолжить разговор.
— Значит, хочешь вернуть имя рода и земли его, — пробормотала она вдруг себе под нос, заставив меня вздрогнуть.
— Да, — твердо ответил я.
Вернув имя и земли, у меня реальный шанс предотвратить смуту, а возможно, даже и усесться на царский трон. Вот только первое для меня было куда важнее, а все остальное по остаточному принципу. Как там говорят, не жалея живота своего.
— Федька же не удержится? А как же сестра его, да и мать? Та еще змеюка подколодная, вся в папашу.
— Убьют или в монастырь отправят, — пожал я плечами, пытаясь припомнить, кто ж у них мать, но так и не вспомнил, у Марии же не стал интересоваться. — На престол же сядет Дмитрий Иоаннович, или посадят, многим он выгоден.
— Тут и не поспоришь, — кивнула она. — Потом и вертеть им попробуют. А может, и выйдет чего, — задумчиво произнесла Мария. — Андрюшка, приезжай завтра к полудню, мне подумать надо. Непростое дело-то о царских палатах думать, да и я многого уже не знаю, кто мне расскажет-то последние вести, — хмыкнула она зло.
Проводив Марию до монастыря, я вернулся к своим послужильцам, уселся в седло, и мы отправились назад.
— Не зря хоть ждали? — поинтересовался Прокоп.
— Ой, не зря, — весьма довольно произнес я. Хоть знакомство с Марией и не задалось сначала, но она приняла меня как родного. Да и интересно, что она придумает.
— Я думал, эта монашка в тебя вцепится, накинулась, орет, еще и холопом назвала, — покачал головой Елисей.
— Честных людей, да еще и служивых, хоть и не верставшихся, холопами звать, так это оскорбление, — веско произнес Вишка, да еще и в тоне его обида была.
— Вишка, ты знаешь, кто это был? — глянул я на него, чуть повернувшись в седле.
— Да откуда? Монашка какая-то, не пристало им так себя вести, — пробурчал он.
— Да сейчас монахиня Марфа, вот только до пострига была она Марией Старицкой. Королевой Ливонии, племянницей царя нашего Иоанна Васильевича. Родичи близкие они. А ты монашка… — передразнил я Вишку.
— А-а, — только и протянул он, тут же закрыв рукой рот. — Простите меня за словеса мои предерзновенные, не знал я о том и не думал обидеть.
Я же махнул рукой, мол, успокойся, а после добавил:
— Ты среди нас, и никто о сем не расскажет. Все-таки мы вместе, но думай впредь, рядом с кем ты речи ведешь и о чем. С нами можно, а при чужих лучше и промолчать, а после на ушко шепнуть мне или Прокопу.
— Понял, — проблеял Вишка с повинным видом.
— А ты ведь, Андрей, спрашивал про Старицких, — задумчиво протянул Прокоп, глядя на меня непонятным взглядом.
— Было, спрашивал, — коротко ответил я, не желая развивать тему.
«Прокоп явно о чем-то догадывается. Рано или поздно мне придется с ним поговорить, главное, чтобы себе чего лишнего не надумал. Не хватало, чтобы мне еще с этой стороны прилетело», — пронеслась мысль у меня в голове.
К полудню следующего дня мы вновь вернулись к Подсосенкому монастырю, предав послужильцам поводья Черныша, и, оставив их в стороне, я вновь заколотился в калитку. Которая тут же открылась, будто меня и ждали.
— Проходи, тебя уже заждались, — произнесла монахиня. Пройдя за околицу, заперла за мной калитку и повела в сторону небольшого сада, среди которого стояла простая беседка из навеса и четырех столбов. В самой беседке был накрытый стол, за которым сидела Мария.