Наследники Дерсу
Шрифт:
– Я в книжке читал, что где-то тут у скалы на берегу реки Арсеньев и Дерсу встретились. А вам не доводилось слышать о них?
– Мы за перевалом жили, на Фудзине. Нет, не помню, чтоб старики сказывали. Тропами-то ходили по тайге и хунхузы, и китайцы, и тазы.
– А это кто?
– Местные племена удэгейцев смешались с корейцами и по-новому называются.
– А в старину как жили?
– Бедно. Особенно вдовы, переселенцы, кто после японской войны тут поселился. Земля тощая, каменистая, без навозу не родит. Тайгу жгли, чтоб зола была на пашне. Как без труда?.. Всем доставалось. Охота да рыбалка кого выручала. Грибы, ягоды, орехи. А тут ещё урядник приедет – неси ему то, подай это. От детей кусок отрывали.
– И какая она, власть, была?
– Постылой, вот народ в партизаны и подался. Ты у Ломакина спроси, тот лучше знает о партизанах. Там отряд был. А мы подальше от людей держались, в тайге. Дорог к нам не было, одна тропа. С людьми мало общались. Бывало, приходилось ездить лошадьми в Ольгу за солью, пшеницей, железом, инструментом да охотничьими припасами – свинцом, порохом. Я тогда уже парубком был, лет восемнадцати, в том ещё веке родился.
– Пули да дробь сами лили?
– И пули, и картечь, и дробь. Что там хитрого. Это после японской можно было купить винтовку, патроны. Больших стоило богатств, на меха меняли.
– А начинался посёлок откуда?
– Да вон от той скалы у речки. У дороги магазин видишь «Новинку»? Неподалёку от того места Фёдор Попполитов дом себе поставил. Солдат четыре Георгиевских креста имел. В восьмом году здесь объявился. Очень богатый человек. Приехал на подводах, на лошадях, привёз кровельное железо на крышу, скобы, гвозди. Работников с собой, те ему дом и срубили. Вон у магазина «Новинка», рядом с трассой, видишь, дом лесхоза на двух хозяев, Князев с механиком живут. На том месте домишко солдата стоял, снесли его. Оттуда поселение и пошло. Дали ему название в уезде: Ольгинский уезд Маргаритовской волости, поселение Кавалерово, в честь, значит, полного георгиевского кавалера. Такой почёт оказали ему, место его именем обозначили. Вскоре там вдова солдата с дочкой поселилась. Фёдор и сошёлся с солдаткой. Рядом другие крестьяне да отслужившие солдаты землянки, времянки, срубы ставили, обживались понемногу.
– Не могу представить: как могли две женщины, мать с дочкой, пусть и крестьянки, привычные ко всему, сто километров пройти тайгой, из Ольги в Кавалерово? Это сейчас туда проложена грунтовая лесовозная дорога, в порт лес возят, а тогда, в восьмом году, одни тропы. Может, это расчищенная была тропа, чтоб телега или сани прошли? Тайга-то ещё нетронутая была, тигры, медведи, кабаны. Арсеньев пишет, что зверья в тайге всякого встречалось.
– Так люди ходили с обозом. В Ольге переселенческий пункт был, там государев человек и приписывал людей к жительству, которое сами выберут. Коня, корову давали, деньги на обустройство. Первым поселенцам по сто десятин земли от государя наделяли. В падях заимки ставили, так места и назывались – Ломакина падь, Деревянкина, Беляева. Молодые женились. Особенно-то выбирать не приходилось. Сходились да жили. Так и солдатку, вдову с дочерью, к обозу приписали да и отправили к холостому кавалеру. Был там у него с урядником сговор или нет прислать какую бабёнку, да рассудили верно, вот семья и появилась. У кого остановиться на первое время? У кавалера! Так и прижились. Мужик-то ещё в силе, рубака отчаянный, выходило. Японскую прошёл. Георгия за так просто не давали. Этого ещё заслужить надобно было. Сказывал он, – может, и прихвастнул, – что четвёртую медаль чуть ли не от самого генерал-губернатора получил. И денег две тысячи рублей ему золотом за какие-то заслуги пожаловали. От того и разбогател.
– А дети тут от него в посёлке не остались?
– Да какое там!!! Дети! В их-то годы! Да и жили-то как по принуждению. А у вдовы дочка ещё была, невестилась. Недолго он с вдовой той пожил. Года два. Опять в Америку засобирался.
– Почему опять?
– Так, говорю, богатым человеком был. Судили-рядили тут про него всякое, сам, наверное, проболтался. Зелье-то зелёное всякому язык развяжет, да и в грудь по тому случаю ударять любил, хвастал заслугами, грешил. Сказывали деды, что, как четвёртого Георгия во Владивостоке получил в 1905 году да к нему ещё и награду деньгами, после этого в Америку сбежал, два года там жил. Будто бы большевики разыскивали каких-то расстрельщиков. Но денег из Америки привёз уже, сказывали, четыре тыщи. Как он там свои деньжищи в рост пустил, неведомо нам, а может, и хвастал. А вот разбогател как-то. Хватка, видать, была. Али что иное прячется за теми сказками. Всякое говорили. Земля слухами полнится. Что за причина была от людей прятаться то в Америке, то в этом месте глухом, никем не обжитом? Пойма тут совсем узкая, для хлебопашества не пригодная. Покос далеко, там, где аэропорт сейчас, да ещё дальше, на Свояковке. В Богополье крестьяне раньше его селились. И покосы там есть, и под пашню простор. И пчёлам места богатые. Божий подарок людям, одним словом. Так и прозвали – Божье Поле. Так ведь не захотел Фёдор Попполитов с ними селиться. В глухомань забился. От людских глаз подалее. Сказывали, другой раз уйдёт за посёлок в березняки, где сейчас аэропорт, и молится, молится. Какие он там грехи отмаливал, одному Богу известно. Женщины его тут в тайге страха натерпелись: то тигр повадится, то медведи, то кабаны всё на огороде перероют, весь труд коту под хвост, а в зиму опять без припасов – покупай на стороне, вот и затосковали. Решил Фёдор их в Америку увезти да там и остаться всем. Может, чего он тут боялся, поэтому за океан косился. Село-то маленькое, все друг у друга на виду. Шёпотом слово сказал, а на окраине все уже знают. Уехали они отсюда, а в Америке женщинам и вовсе не приглянулось. После спокойной жизни как в горную речку кинуться. Не всякий выплывет, оно понятно, привычка на то нужна. Русских, сказывают, там тоже не мало, а вот кавалер наш с вдовой и дочкой не прижились. Разругались меж собой, сначала жена бросила Фёдора и сбежала из Америки. Затем дочка, а она, сказывали, тоже при всём, что молодым от природы дано, и при добром здравии. Недолго и она с Фёдором в Америке оставалась да следом за мамкой подалась во Владивосток. И здесь женщин боле не видели. Помыкался Фёдор какое-то время за морем да о своём, забытом было доме вспомнил. Чудной стал. Оденет на шнурок своего Георгия и по улице хозяином ходит. Старостой велит себя называть.
Сергей слушал старика, всматриваясь в скалу, прозванную Скалой любви. Там, на небольшой пологой поляне крутого склона собиралась молодежь или влюблённые тайком назначали свидание. Отдельные прыткие смельчаки лазали и на саму скалу, пытаясь доказать любаве смелость, умение и отвагу. Скала, изрытая временем, обветренная и серая, казалась гигантским зубом, торчащим над рекой. Видная издали, служила ориентиром для древних путников – удэге, тазов, хунхузов, китайцев, русских первопоселенцев.
Сергей пытался представить себе быт, связанный с тайгой, добыванием дров на зиму, выращиванием пшеницы и овса, ячменя, кукурузы. Ведь надо же было питаться, делать заготовки в зиму, всё это сохранить. И выживать среди зверья, окружающего посёлок. Богатством для семьи были корова и лошадь – главные кормильцы крестьян. Чего стоило их сберечь от тигров, выгоняя скотину по утрам на дневной выпас в окрестности… Он представил себя пастухом и подумал, что бы он мог сделать, если зверь вдруг нападёт на животное. Да, без ружья в тайге делать было нечего…
Сейчас его так и подмывало расспросить про клад икон, спрятанный староверами в горах. И он задавал себе вопрос: а для чего это вообще ему нужно? Ради любопытства – одно дело. За спрос не дадут в нос. С другой стороны, кто же так ему прямо и скажет: «Сходи туда, принеси их, в музей сдай, спасибо получишь». Для религиозных людей это действительно клад, привезённый сюда из глубины веков. И не в музее им место, пока жив хоть один из наследников. И Фёдор Басаргин, и потомки Сотникова на него имеют право, и дети Мурачёва, и те, кто разбрёлся по запрятанным в тайге поселениям.
– Семён Степанович, а вы про клад икон староверов ничего не слышали?
– Сотников привёл нас на Фудзин, под перевал. Лужки – так место то прозвали. Дочка его да внучки, может, что и знают, да разве покажут? Да и можно ли то кладом назвать? Схорон есть где-то. Иконы старые, в медных да позолоченных окладах. Утварь разная, серебряный крест, кадило и всё остальное понемногу. Ларец небольшой. На службу-то сейчас не собираются. Всяк сам по себе живёт, на родовые иконы молятся. Вон и в моём доме клад такой в красном углу, иконостас с лампадкой. Заходи в дом, полюбопытствуй.
– Да как-то неудобно, – застеснялся Сергей.
– Заходи, кваском угощу. А то я стомился с работы. Квасок на чёрных сухариках, домашний, ты такого не пробовал, поди.
Старик собрал инструмент, Сергей взял у него топор и колун, понёс под навес в ограду. На веранде сняли обувь и верхнюю одежду. Открыв дверь и пропустив вперёд Сергея, грузный старик грохнулся за порогом комнаты на колени, бросил искоса на гостя взгляд с осуждением, что не поклонился иконам, и легко и искренне стал креститься, всякий раз наклоняясь лбом до пола. Старик шептал молитву «Отче наш», благодарил, что дал ему возможность трудиться, за хлеб и достаток в доме, за здоровье, отпущенное ему, жене, детям и внукам.
Сергей оторопело смотрел на эту картину из неведомой ему сказки. В углу над столом иконы поблескивали мутным цветом позолоты, тёмными красками сурово и участливо проглядывали лики Богородицы с младенцем Иисусом на руках, Святого Николая, Семистрельницы, другие незнакомые ему образы. Икон было много, небольших и средних размеров. Сергей переводил взгляд то на своего знакомого, так неожиданно открывшегося перед ним, то на иконы, освещаемые лампадкой и лучами уходящего солнца за окном, то на вычищенный до блеска пол. Кругом царила безупречная чистота и опрятность.