Наследники империи
Шрифт:
Слова прощания были произнесены, и костер на Ковровой площади запылал. Имперцы твердо верили, что души предсказателей, пророков и служителей Кен-Канвале должны отправляться на небо в окружении пламени и дыма, и никто из чужеземцев не воспротивился их желанию устроить Рашалайну огненное погребение.
Лагашир сильно сомневался, что старик обладал пророческим даром, и совершенно точно знал, что тот начисто лишен магических способностей, но имело ли это какое-нибудь значение для Баржурмала, обязанного ему жизнью высокородных и простолюдинов? Они хотели видеть в этом прибывшем из-за моря старце великого пророка, посланного Кен-Канвале, дабы спасти их юного Повелителя от козней предателя Базурута, и уже слагали о нем песни и баллады, так стоило ли их разочаровывать? Рашалайн мечтал остаться в памяти людской
Пророчество это, известное прежде в Махаили разве что нескольким жрецам и за двое суток облетевшее столицу и ее окрестности, воспринято было мланго как непреложная истина. И хотя раньше Лагашир был уверен, 'что придумано оно было самим Рашалайном для придания себе веса в глазах непросвещенных, теперь, глядя в пляшущие по душистым стволам погребального костра языкам пламени, маг усомнился в этом и неожиданно для себя пришел к мысли, что все могло быть совсем по-другому.
Трудно, почти невозможно представить, чтобы юноша, искренне любивший и почитавший Астия, приписал своему учителю слова, которые тот не произносил. Даже если ему очень хотелось их услышать. Не логичнее ли предположить, что именно пророчество Астия изменило жизнь его ученика? Что если оно послужило тем самым фундаментом, на котором Рашалайн воздвиг здание своей жизни? Что если, желая быть достойным того будущего, которое предрек ему учитель, он из ничем не примечательного парня превратился в мудреца, молва о котором достигла Земли Истинно Верующих и побудила Базурута привлечь его на свою сторону? Пожалуй, это выглядело более правдоподобно и заставляло взглянуть по-новому как на самого Рашалайна, так и на Астия, сумевшего разглядеть в ученике, не обладавшем ни магическими способностями, ни пророческим даром, что-то иное, быть может, даже более важное, позволившее признанному пророку сделать предсказание, сбывшееся, в отличие от многих других, в полной мере…
— Этот Рашалайн, он и правда был таким удивительным человеком? спросила Чаг, стоявшая между Лагаширом и Батигар. — Как жаль, что я не познакомилась с ним!
— Общение с мудрецами не всегда приносит радость, — произнесла Батигар, припомнив, что именно Рашалайн назвал ей имя ее настоящего отца. Лагашир взглянул на принцессу с удивлением — подобная мысль не раз приходила ему в голову. А потом он подумал о том, согласился бы Рашалайн, останься он в живых, отправиться с ними к сокровищнице Маронды?
Вопрос, заданный им самому себе, был не праздным, ибо после того, как душа Чаг возродилась в теле Марикаль, Магистр почувствовал странное смятение чувств. Его раздирали противоречивые желания, чего прежде с ним, сколько он себя помнил, никогда не случалось. Ему хотелось исполнить свой долг перед Черным Магистратом и попасть в сокровищницу Маронды, и это было вполне естественно. Но еще больше он желал остаться в Ул-Патаре и жить с Чаг, забыв о Черных магах и Белых Братьях, предоставив другим изменять границы государств и судьбы мира. Детям, которые у них рано или поздно родятся, нужен дом. Тащить Чаг, выглядевшую в новом теле хрупкой девушкой, к сокровищнице Маронды было жестоко и неразумно, а при мысли о том, что он может потерять ее во второй раз, кулаки мага сжимались сами собой.
При этом хуже всего было сознавать, что обе исфатейские принцессы и даже Мисаурэнь произвели на Бар-журмала и его окружение самое благоприятное впечатление, и, изъяви они такое желание, новый Повелитель империи с радостью позволил бы им остаться при своем дворе. Азани, впервые увидев Чаг, хотел, чтобы она как можно скорее покинула Ул-Патар, но в конце первой же беседы умолял ее никуда не уезжать и заменить ему потерянную сестру. Высокородные господа — юные шалопаи, зрелые мужи и крепкие еще старцы — взирали на Батигар и Мисаурэнь глазами, полными неги и обожания, и можно было с уверенностью предсказать, что через день-дна девушкам придется буквально отбиваться от женихов и знатных дам, желающих оказать покровительство попавшим в затруднительное
— Госпожа, ты не передумала и все еще собираешься покинуть столицу после церемонии прощания с женой Повелителя? — спросила у Чаг подошедшая к ним Куль-мала, и сердце Лагашира болезненно сжалось.
— Да, завтра после полудня мы отправимся в путь. Вокам распорядился оказывать нам всяческое содействие, Мгал и Эмрик заняты подготовкой необходимого снаряжения и обещали, что уже к вечеру все будет готово, ответила Чаг убийце Базурута. Она уже начала привыкать, что с ней раскланиваются и вступают в разговор совершенно незнакомые люди, а Кульмалу, казалась, знала всю жизнь. Когда она упомянула об этом в разговоре с Лагаширом, тот ощутил странную пустоту внутри и подумал, что, может быть, напрасно переживает, и скорейший отъезд из Ул-Патара — наилучший выход не только для него, но и для Чаг. Писавшие о кольцах Тальога мудрецы упоминали о таком пренеприятнейшем явлении, как «память тела», но причины, пробуждавшие ее, не называли…
И все же Лагашпру не хотелось покидать империю, ибо помимо всего прочего в нем росло чувство вины перед своими спутниками. Если он войдет с ними в сокровищницу Маронды, то должен будет исполнить свой долг и позаботиться о том, чтобы у знаний древних был только один хозяин — Черный Магистрат. О том, как лишить Мгала, Эмрика и всех остальных возможности воспользоваться обретенными сокровищами, Магистр старался не думать, поскольку знал — убеждения тут не помогут. С другой стороны, маг был убежден, что, расстанься он с Мгалом и его товарищами, Черный Магистрат не откажется от намерения завладеть знаниями древних, а уж посланцы Тайгара наверняка не станут церемониться с соперниками.
До поры до времени он мог убаюкивать свою совесть тем, что, в отличие от других Черных магов, постарается избегать кровопролития, но интуиция подсказывала: знания, сокрытые в сокровищнице, не удастся разделить мирно, даже если он попробует сделать это вопреки воле Гроссмейстера. Вероятно, они вообще не могут быть поделены и должны стать достоянием единомышленников. В то же время, памятуя рассказ Батигар о столкновении Мгала с Фарахом, он сознавал, что сумеет победить северянина и его друзей, только нанеся им внезапный, сокрушительный удар. Предательский удар в спину — почему бы, в конце концов, не назвать вещи своими именами? И тогда ему неизбежно придется столкнуться с Чаг, ибо предательства старшая исфатейская принцесса, в чьем бы теле ни пребывала ее душа, не простит никому…
Словом, как ни поверни, картина получалась неприглядная, и слабым утешением служило лишь то, что, добравшись до сокровищницы Маронды, отряд их, надо думать, сильно поредеет и кажущиеся сейчас неразрешимыми вопросы отпадут сами собой. Верилось в это, впрочем, с трудом — судьба, как успел убедиться на собственном опыте Магистр, большая мастерица задавать хитрые задачки и завязывать тугие узелки, развязывать которые приходится простым смертным, вне зависимости от того, хотят они того или не хотят, умеют или нет…
— О чем это ты задумался? — Чаг ласково взяла Лагашира под локоть. Скажи, почему ты выбрал для меня это тело? Я чувствую себя в нем слишком молодой и даже думать начала совсем по-другому. Или, может, это не из-за тела, а оттого, что душа моя была заключена в кольцо Тальога?
— Я выбрал для твоей прекрасной души лучшую из возможных оболочек. Хотя и она недостаточно хороша для тебя, — ласково пробормотал Лагашир, с наслаждением вдыхая очаровательный аромат волос прижавшейся к нему девушки. Вот только чей это аромат: Чаг или Марикаль — понять он не мог, сколько ни напрягал память и воображение…