Наследники Тимура
Шрифт:
— Эка невидаль! Положи назад четыреста двадцать два рубля с копейками.
— Положи! — передразнил бухгалтер. — А с какими копейками?
— Кажется, двадцать пять… или двадцать семь… Точно не заметил.
— Вот, или — или… Мне же надо опять отчет поднимать.
— Ох, жесткий ты человек, товарищ Красовский!
— Бухгалтер должен быть жестким.
— Почему это?
— При мягком отношении к деньгам они имеют свойство вылетать в трубу.
Иван Никанорович уже надевал пальто, но, застегивая пуговицы, замедлил движения.
— Сына у меня нет, вот
— Чего? — не понял бухгалтер.
— Мечтал я, в свое время, о сыне… веселом, боевом, вдумчивом парне, вот таком, как этот Буданцев.
— Господи… боже… мой… — отщелкивал после каждого слова на счетах бухгалтер. — Сына… ему… Раз нет… значит, нет…
— Слушай, товарищ Красовский… Дорогой Петр Кузьмич…
В словах управхоза послышались просительные нотки.
— Прикинь-ка в свободную минуту ориентировочную сметку: во сколько обойдется ремонт старой котельной…
— Я денег не дам! — испугался бухгалтер и, выбросив руки локтями на стол, прикрыл ими ведомость, будто оберегая груду лежащих перед ним денежных ассигнаций.
— Нет, дашь!
— Нет, не дам! Это ребячьи забавы, баловство… Они тебе наговорят… Им все мало… Ненасытные!.. Им дворцы пионеров создали, разные там ДПШ, библиотеки, театры, кино, пионерские лагери… чего только нет!.. Виданное ли дело — в каникулы весь город с ними цацкается!.. Я в детстве ничего не знал. Разве что только вот в этот двор завернет бродячий петрушка на ширме или солдат-инвалид на деревянной ноге, с шарманкой и облезлым попугаем. И рады были зрелищу — восхищались. А теперь… Избаловали их совсем… Не дам денег на ветер! Статьи у меня такой нет. Баловство!
— Это не баловство! — сказал твердо Иван Никанорович. — Это рост культуры народа. Богатство наше в культуру пошло! Жизнь выдвигает большие духовные потребности… На сознание человека действует. Душу его поднимает на культурную инициативу. Понятно?
— Ты меня не агитируй! — рассердился бухгалтер. — Ты в коммунальном банке эту речь произнеси…
— Ну и произнесу! В банке тоже коммунисты сидят, а не чиновники — отцы-градопопечители Санкт-Петербурга!
— Давай, действуй! — буркнул бухгалтер и с ожесточением защелкал костяшками.
— Не сомневайся! — бросил Иван Никанорович, поднимаясь по ступенькам, и уже в дверях зло усмехнулся:
— «Шарманка с попугаем»! Курам на смех!
Новые дни
Вслед за ноябрьскими праздниками наступили небольшие морозы. Выпал снег. Он держался на улицах недолго. Дворники в белых передниках, вооруженные лопатами и скребками, сгребли его с тротуаров в кучи. Появились грейдеры, прошли по улицам и площадям, сняли с мостовых снежный покров, скатали его в сплошной вал, а снегоуборочные машины подхватили его своими огромными лопастями в охапки, прогнали по транспортерам, насыпали в грузовики. Через два часа зимы как не бывало, — сброшенная в каналы, она уплыла в Финский залив. Под колесами машин снова шуршал накатанный цвета вороненой стали асфальт. Зима осталась только на бульварах и скверах, к великой радости ребят-малышей. Они вывезли свои санки, надели лыжи и коньки, прокатали подошвами всюду, где только было можно, зеркальные ледяные тропинки.
Аня проснулась от яркого дневного света. Посмотрела в окно. Крыша соседнего дома, покрытого свежим снегом, сверкала белизной.
Будильник на мамином туалете показывал три часа. Сейчас должны прийти из школы девочки. Как долго она спала! Голова казалась тяжелой и болела. Дыхание, словно сдерживаемое многочисленными перегородками, было коротким, прерывистым и вызывало колкую боль под лопатками.
Аня протянула руку и нашла на ощупь среди пузырьков с лекарствами градусник. Сунула его под мышку. Неужели нет никакого улучшения? Сколько дней она лежит: пять или шесть? Аня начала считать и все сбивалась в числах.
За дверью в передней тихо шептались мама и Николка. У него вырывались иногда громкие междометия, и Нина Сергеевна недовольно шикала на сына.
— Я не сплю! — хотела крикнуть Аня, но с губ сорвался только бессильный звук, и она закашлялась.
В комнату быстро вошла мама, дала принять лекарство, заменила высохшее на голове полотенце холодным влажным компрессом. Расторопными маленькими руками, не потребовав от больной никаких усилий, она ловко перевернула сбившиеся подушки. На разгоряченное лицо сразу пахнуло приятной свежестью.
— Ну, как ты себя чувствуешь, голубка моя? — спросила мама. — Ты хорошо поспала и всю ночь не кашляла. Доктор говорил, что еще два дня — и все пойдет на поправку.
— Мне лучше. Только очень жарко…
Аня достала термометр и поворачивала его в руке, стараясь увидеть, где кончается серебристый столбик ртути.
— Градусник все врет! — сказала она недовольно и протянула его матери.
— Тридцать восемь и три… — сказала мама. — Это ничего! Вероятно, больше и не поднимется. Сейчас я принесу тебе свежий вкусный морс. Надо больше пить.
В передней раздался легкий короткий звонок, и Николка защелкал дверными задвижками.
Нина Сергеевна вышла.
Среди приглушенных голосов Аня узнала голос Наташки и Тоси. Люды Савченко не было. Она навещала Аню каждый день, но приходила позже. У нее теперь был заведен твердый порядок — сразу после обеда садиться за приготовление уроков. Она дала торжественную клятву не изменять этого решения.
Девочки еще некоторое время перешептывались, обогреваясь. Когда они, наконец, вошли, тихонько, на цыпочках, с серьезно-сосредоточенными лицами, Аня спросила с упреком:
— Ну что вы, девочки, к умирающей пришли, что ли?!
— Больная, успокойтесь! — рассудительно прогудела Тося Пыжова. — Мы знаем, как себя вести. Просьба не разговаривать. Говорить будем мы.
Они принесли букетик крымских «вечных колокольчиков», мандарины с зелеными листочками (это Наташке прислали посылку из Ялты) и коробку клюквы в сахарной пудре.
Аня с молчаливым упреком смотрела, как они раскладывали и расставляли все это на столике, наконец, не выдержав, спросила:
— Когда прекратится снабжение съестными припасами, а?