Наследники
Шрифт:
— Что же тогда? — хрипло спросила Галина.
— Тогда наступило одиннадцатое августа. Случай с оборванными проводами. Все вы сделали удивительно тонко, в уме вам отказать нельзя.
Нечаева, поперхнувшись, выдавила из себя:
— За комплимент спасибо. Но что я сделала? Послала его исправить пробки? Кто мог предположить, что все так кончится?
— Не спешите, Галина Григорьевна. Давайте разберемся вместе. Расскажите еще раз подробнее, как погиб муж…
— Но я уже все, и не раз, рассказала. Произошло это буквально в какие-то доли минуты. Он вышел на улицу. Потом я слышу, зовет меня. И только я вышла, на столбе, куда он забрался, появилась зеленая вспышка, и Владимир, вскрикнув, упал вниз. Вот и все.
— Что он кричал вам, когда вы вышли из дачи?
— Ну, я не помню. Просто звал меня.
— Фомина показала, что он кричал что-то вроде «ключи», «ключи»…
— Не помню, не знаю. При чем тут ключи? Какие ключи? Я не слышала этого.
— Зачем же он звал вас?
— Видимо, чтобы я помогла в чем-то. А сказать не успел.
— А зачем вы забегали в сарай, когда вышли после его зова?
— В сарай? В сарай я не заходила.
— А раньше?
— Раньше бывала. На даче мы прожили не один день. Мало ли хозяйственных надобностей бывает.
— Но на прежних допросах вы утверждали, что не ходили туда, так как сарай вам не принадлежал.
— Правильно, он принадлежал только хозяйке, но ходить в него я могла.
— Так ходили или не ходили? Припомните точно.
— Говорю же вам: бывала. Из-за того же света. Он пропадал и раньше. Помню, ходила туда, чтобы узнать, в чем дело.
— Вы говорите неправду, Нечаева. Свет на даче выключался дважды. Первый раз в июне, во время грозы, и притом во всем поселке. Подстанция включила его вновь через пятнадцать минут. Второй раз неполадки со светом были второго августа. Отошли контакты пробки. Бородулин, как вы помните, справился с «аварией» за пять минут. Так что и в этом случае выяснять, в чем дело, не требовалось.
— Возможно, я запамятовала что-то. Допускаю. Но почему вас не устраивает…
— Нас может устроить только истина, гражданка Нечаева. Только она. И поэтому ответьте нам четко и ясно: зачем вы заходили в сарай одиннадцатого августа, когда Владимир вас вызвал из дачи?
— В тот вечер я не была там, утверждаю это категорически.
— Но и Фомина и Бородулин утверждают, что видели в окно, как вы, выйдя из дачи, побежали к сараю. И только потом была вспышка.
— Вы знаете, в такие трагические моменты трудно запомнить течение событий в деталях. Но в сарай не заходила. Да и что мне там делать?
— Вам было что там делать, Нечаева. На рубильнике силового щитка обнаружены отпечатки ваших пальцев. Вот послушайте заключение дактилоскопической экспертизы…
Нечаева слушала заключение экспертов нахмурившись.
— Это еще ни о чем не говорит. Я буду опротестовывать это заключение.
— Опротестовывать заключение можно, но бесполезно. Вы лучше думайте, как оправдать наличие следов пальцев вашей руки на рубильнике, — сухо заметил Кудимов. А Снежков добавил:
— И еще вам следует подумать, как объяснить ваши слова Бородулину в прихожей, тут же после звонка в «Скорую»: «Вот я и свободна…»
— А кто мог слышать такое? — вскинулась Нечаева.
— Это подтверждается показаниями Бородулина.
— Мишель не мог этого сказать, не мог. Не верю.
— Вы можете ознакомиться с его показаниями. Кроме того, вам предстоит встреча на очной ставке.
…На очной ставке с Бородулиным Нечаева вела себя нервно, возбужденно, лихорадочный румянец покрыл ее щеки, она то и дело заискивающе улыбалась Бородулину. Но ее попытки найти контакт с ним ни к чему не привели. Бородулин был во власти животного страха и думал только о том, как выпутаться из всей этой опасной истории, не очутиться рядом с Нечаевой.
Она, улучив момент, взяла его руки в свои, хотела сказать что-то, но вдруг отбросила их, словно наткнувшись на что-то раскаленное, обжигающее.
Не составляло особого труда распознать душонку этого хлыща, догадаться о его мыслях. И Нечаева «прозрела». Глаза ее налились ненавистью:
— Так-то сдержал свое слово! Трех месяцев не прошло… Подлец… Какой же ты подлец!
Бородулин сидел, втянув голову в плечи, и все прятал, закрывал другой рукой обручальное кольцо, которое сверкало у него на пальце и которое так опрометчиво он не снял, идя сюда.
Нечаева вытащила белый кружевной платок, тщательно вытерла руки, словно стараясь не оставить и следа от недавнего прикосновения, и, обращаясь к Кудимову, твердо, с нотками нервного вызова проговорила:
— Теперь мне терять нечего. Я расскажу все. Но пусть и этот ублюдок получит свою долю.
Длинный, занявший целых три дня разговор с Нечаевой, почти столь же продолжительный допрос Бородулина, несколько встреч с Фоминой, с Самохиной, скрупулезное изучение прежних материалов позволили Кудимову и Снежкову предельно точно восстановить события, происшедшие одиннадцатого августа.
Владимир Сергеевич Нечаев, инженер-технолог стеклокомбината, приехал в Приозерск десять лет назад после окончания института. Слыл он в некоторой мере оригиналом в силу того, что все еще ходил в холостяках. Малоразговорчивый, застенчивый и медлительный, он увлекался не многим, вечно что-то изобретал у себя в цехе и постоянно пропадал в самодеятельной студии драматического искусства при заводском Доме культуры. Здесь-то он два года назад и встретил свою Психею — Галину Лагутенко. Увидел и онемел. Сам-то Нечаев, может, и год, и два, и больше ходил бы вокруг да около, но Галина в ответ на его воздыхания проговорила довольно деловито:
— Вы что же, предложение мне делаете?
— Можно и так считать.
— Ну что же, чему быть, того не миновать.
Как более энергичная и решительная натура, Галина быстро взяла в свои руки руль семейного корабля. Гибкая, поджарая, с длинными, крепкими ногами, она стремительно носилась по квартире, наводя здесь свой порядок и свой стиль.
— Нечаев, прими-ка эту тяжеленную статую. Ну и что, что это твоя премия? Пусть в кладовке лежит. Поставим сюда вот эту штуку. С трудом ее вырвала в художественном салоне.