Наследники
Шрифт:
Любила она меня. Да что тут говорить, и я тогда, раньше, был уверен, что не уйдет она, не бросит меня. Не такое у нее сердце. И потому дал себе волю. Куражился, понимал, что из-за своей любви ко мне она бессильна против моего хамства. Нет, не оплошала она, не упала из окна, а наложила на себя руки. И толкнул ее на этот шаг я, только я. И должен за это тягчайшее преступление нести полную ответственность в соответствии с нашими законами».
Кривцов замолчал. Долго молчал и Белов. Потом спросил:
— А почему вы не рассказали всего этого, когда велось следствие?
— Я ведь говорил вам, в каком был состоянии. А потом… Я просто забыл об одной очень существенной детали.
— О какой же?
— А об открытом окне. Ведь это я… подсказал ей. Не знаю почему, но вспомнилось мне об этом лишь недавно. А ведь случилось все именно так. Когда же я вспомнил этот факт, жить стало совсем невмоготу. И вот пришел к вам…
— Что пришли — это хорошо. Конечно, у вас есть все основания казнить себя. Но это у вас, а не у нас. И чтобы сказать вам что-либо определенное, я должен ознакомиться со следственным делом.
— Да-да, я понимаю. Только прошу иметь в виду, гражданин прокурор, что я не хочу никакого снисхождения. Я должен принять на себя то, что заслужил.
— Поступим, как велит закон. До свидания.
На следующий день Белов затребовал дело о случае на Зеленом бульваре и внимательно прочитал его.
Акт осмотра места происшествия, заключение медиков, производивших анатомическое исследование, показания свидетелей, очевидцев, соседей по дому, мужа погибшей — все свидетельствовало об одном: гибель Кривцовой — результат несчастного случая. Но перед Беловым лежало подробное объяснение Кривцова. Оно совсем иначе освещало всю эту историю. Но почему, собственно, иначе? Что оно вносит нового?
Белов еще и еще раз внимательно читает самые важные документы дела. Из них явствует, что на подоконнике были остатки стирального порошка «Лотос», которым хозяйки протирают окна. Синтетическая губка, судорожно зажатая в руке погибшей, тоже с остатками этого же порошка. Его следы и на правой раме окна. И еще немаловажная деталь — поперечные бороздки на подоконнике, оставленные, как было установлено, ногтями Кривцовой. Она в последний момент пыталась ухватиться за что-то. Значит, не бросилась из окна, а сорвалась. Другое дело, что ее душевное состояние было далеко не таким, чтобы делать работу, требующую предельной собранности. Вот к этому факту Кривцов, безусловно, причастен, но он, этот факт, все же не дает права обвинять его в убийстве.
Белов, прочитав дело, пришел к прежнему выводу: уголовного преступления в этом случае не было. И все же он послал дело на новое расследование.
Старший следователь прокуратуры, криминалисты, судебно-медицинские эксперты из Института судебной медицины проверили, сопоставили, изучили события на Зеленом бульваре во всех деталях, исследовали все доказательства, предположения. И вывод сделали тот же: состава преступления в случае с гибелью гражданки Кривцовой нет.
И вот Кривцов снова в кабинете Белова.
Он пришел с вещичками, поставил их на пол около кресла.
Белов не спеша уточнил некоторые детали, поинтересовался самочувствием Кривцова, делами на заводе.
— Да, все могло быть у вас иначе. Все! — Он сделал отметку на пропуске. — Можете быть свободны.
Кривцов недоумевающе посмотрел на него:
— Но как же? Я готов…
— Искупить свою вину в краях не столь отдаленных? Или даже смертию смерть поправ?
Кривцов глухо выдавил:
— Готов и к этому.
— Можете быть свободны.
Кривцов хотел сказать еще что-то, но, как видно, раздумал и медленно пошел к двери…
После того как Кривцов ушел, Белов долго думал о том, как невероятно сложна жизнь, какие трагические, запутанные ситуации возникают порой во взаимоотношениях людей. И как трудно, а иногда и невозможно уложить их в рамки каких-то правил, норм и законов. И как безрассудно порой люди бросаются тем, что у них есть самого дорогого…
Из задумчивости Белова вывел телефонный звонок. В трубке послышался голос старшего следователя, проводившего повторное расследование дела:
— Ну, как беседа с Кривцовым? Ничего нового он не сообщил? Согласны вы с нашим заключением?
— А что он может еще сообщить нам? Ищет наказания. Судить мы его не можем. Как не можем и освободить от сознания вины за гибель Кривцовой. От этой кары ему не освободиться. До конца своих дней.
Последний взлет
Прием посетителей растянулся надолго. Сняв очки и устало вздохнув, депутат Ракитин спросил секретаря:
— Ну, кажется, все? Тяжеловатый выдался денек, ничего не скажешь. И не упрекнешь никого: не по пустякам шли, причины у всех серьезные.
Секретарь как-то мялся, беспокойно поглядывая на дверь. Ракитин заметил и спросил:
— Ты что? Уж не по второму ли заходу хочешь начинать?
— Понимаете, Павел Степанович, там давно сидит пожилой гражданин. Просится к вам. Суть вопроса он изложить отказался. Дело, говорит, сугубо личное.
— Ну что ж, — вздохнул Ракитин. — Зови. Пусть входит.
Он представил, как сейчас войдет раздражительный старик и начнет многословно излагать бесконечную историю своей тяжбы с каким-нибудь столь же несговорчивым соседом.
В комнату вошел высокий, действительно пожилой, но статный, даже стройный человек с седой гривой аккуратно подстриженных волос, на нем ладно сидели серый костюм и голубая в белый горошек рубашка. Вместо галстука был подвязан легкий темно-синий шарф, как это принято у артистов или художников, Войдя, он пристально посмотрел на сидевшего за столом Ракитина и, покосившись на кресло, вежливо осведомился:
— Разрешите?
Ракитин, отрываясь от своих мыслей, поспешно предложил:
— Да-да. Извините. Пожалуйста, садитесь. Я слушаю вас.