Наследники
Шрифт:
На деревьях вскрылись клейкие почки, и прошумела первая гроза в горах. Перстень вызвался отвезти хозяина на соседний рудник. Он запряг в бегунки резвого коня и взобрался на облучок.
Игрень-конь легко взял и резко понесся по веселой дороге. Демидов сидел молча, погруженный в свои думы. Мчались лесом, чащобами, пересекали говорливые ручьи, миновали укрытые водяной пылью горные падуны. В кустах, в кедровниках гомонили птицы, хлопотали над гнездовьем.
Кругом буйно шумела жизнь. Мчались мимо заброшенных шахт, одиноких заимок…
Знал Перстень одну заброшенную шахту,
К ней подкатил ямщик, лихо осадил коня и соскочил с облучка.
— Ну, хозяин, молись, пришел твой конец! — сказал Перстень и выхватил из-за голенища охотничий нож. — Было время, мочалил ты мою душу, опоганил самое дорогое.
— Брось! — сумрачно отозвался Демидов. — Не до шуток ноне мне.
— Какие шутки! — угрюмо перебил Митька. — Настала пора поквитаться с тобой за Катюшу. — Лицо конюха потемнело, он надвигался медленно, неумолимо…
Демидов насторожился. Среди наступившей зловещей тишины раздался его суровый голос:
— А помолиться-то дашь?
— Крестись, поторапливайся, хозяин! — Перстень весь насторожился, ждал момента.
Никита взмахнул рукой — над Митькой вздымилось легкое зеленое облачко.
— Хотя ты и кержак, а табаку понюхай! Добрый тютюн! Крепкий!..
Перстень взвыл от едкой боли в глазах и прикрыл их ладошками; нож выпал из рук в дорожную пыль. Проворный Никита подхватил его.
— Ну, так оно лучше, без убийства, — спокойно сказал он. — Ты что ж думал, что хозяин — простофиля, ротозей? Так тебе и подставит свою глотку под разбойный нож? Насквозь вижу, лиходей, что носишь ты в своем сердце.
Перстень задыхался от гнева на себя: «Как прозевал я эту сатану?»
— Знал мои умыслы, а пошто взял меня за кучера? — огрызнулся он.
— А потешить себя хотел, — насмешливо отозвался Демидов. — Жизнь в сих краях — что опресноки. Поозоровать захотелось… Ну, поворачивайся, леший! — Хозяин деловито вытащил из тарантаса веревку, схватил Перстня за руки и прикрутил их назад. — Теперь сядем рядком да потолкуем ладком. Так, что ли?
Он усадил конюха рядом с собой, взял вожжи, свистнул и как ни в чем не бывало продолжал путь…
Перстня бросили в кыштымский застенок, хотели пытать, но когда хватились, в темнице лежали перепиленные железа да темнел подкоп. Лихого парня и след простыл.
— Ничего, — успокоил себя Демидов. — И в горах бегуна поймают, не унесешь кости, поганец! — пригрозил он.
На этом хозяин и покончил. Торопился он в дальнюю дорогу, некогда было думать о провинившемся холопе.
Из Ревды в Кыштым внезапно прискакал гонец с печальной вестью: скончался братец Григорий Акинфиевич. Хотя особой любви Никита и не питал к брату, но все же сильно опечалился, подумал о себе. «Гляди, как коварна смерть, ты думаешь, строишь планы, размахнулся, а она вдруг тебя жих острой косой!» Угрюмый и молчаливый, он отправился на похороны. Григорий жил неслышно, вел дела скромно и старался всегда держаться в сторонке от братьев. И сейчас, лежа в гробу, он казался маленьким и жалким. Демидов истово помолился и долго вглядывался в ставшие незнакомыми черты брата.
— Эх, рано убрался! Сорока шести годочков не было! — со вздохом сказал он и постарался успокоить вдову:
— Ты, Настасья Павловна, не убивайся, все там будем!
Вдова, хилая, полубольная женщина, припала к гробу и не сводила глаз с дорогого лица. Жаркие слезы катились по ее щекам.
— Если бы ты, Никитушка, знал, какой он добрый человек был для семьи!
Никита Акинфиевич недовольно нахмурился.
«Сама еле-еле душу в теле носит, а гляди, сколько ребят поторопилась нарожать!» — осуждающе подумал он, оглядывая вдову.
У гроба брата его обуревали и страх перед смертью и жадность. Ему казалось, что его будто обкрадывают.
— Где хоронить будете? — спросил он.
— Наказал Гришенька отвезти его в Тулу и положить рядом с дедом, — скорбно ответила Анастасия Павловна.
— Похвально! — одобрил Никита. — Ну что ж, царствие ему небесное!
Тело брата Григория отвезли в Тулу и похоронили в церкви Рождества Христова. И Никита Акинфиевич больше ни разу не вспомнил о брате.
Прошло несколько лет, и страх перед смертью снова всколыхнул его. На завод с эстафетой пришло письмо из Санкт-Петербурга. Писала жена Александра Евтихиевна о своей тоске и печаловалась ему:
«Внезапно стала худеть, к тому сильно наскучил невский город. Прощу вас, мой благонравный муж, оставить свои заводы и вернуться к нам. Кто знает, свидимся ли? Тревожит мое сердце болезнь, и сны все нехорошие снятся».
Демидов неделю торопливо объезжал заводы и рудники, проверял дела. Опытным глазом подметил заводчик: работа идет налаженно, споро. «Можно ехать!» — решил он.
Вернувшись в Кыштым, он вызвал к себе приказчика.
— Завтра еду в Санкт-Петербург, — оповестил он его. — Наказываю: позаботься о нашей пользе. Помни, за лихоимство и злое попустительство, за ленивость шкуру спущу! Суди так, будто еду я надолго и ты заступил мое место. Людей держи строго!
Приказчик, молча выслушав хозяина, поклонился.
— Можешь положиться на меня, Никита Акинфиевич. Как пес, оберегу твое добро, благодетель. — Голос его звучал уверенно, вел он себя спокойно, неторопливо.
Глядя на своего управителя, Демидов удовлетворенно подумал: «Этот не выдаст. В крепких руках будет мое хозяйство…»
Перед отъездом Никита забрался в светелку к Юльке.
Среди ласк Юлька робко попросила:
— Возьми меня с собой!
Демидов усмехнулся:
— Это что же, еду к женке и тебя прихвати? Да ты знаешь, кто ты?
— Я вольная. Не смеешь со мною так! — вспыхнула гневом полька. Покорность с ее лица как ветром сдуло. — Не возьмешь — сама уйду.
Лицо девки вспыхнуло, жарко загорелись глаза, и в гневе своем она стала хороша. Демидов невольно загляделся на экономку. Осиливая истому, он сердито засопел:
— Никуда ты не уйдешь! Отсюда только одна дорога — на погост!
Юлька упала на колени, простерла руки, по щекам ее катились слезы.
Демидов овладел собой, быстро поднялся, отбросил с дороги Юльку и вышел на порог. У крыльца поджидала тройка.