Наследство Империи
Шрифт:
Свежо. Ах вот оно что – дверь открыта. Кто-то вышел в сад, и нетрудно догадаться – кто. Кому еще тут не спится?
– Я правда не знал, – сказал он покаянно, обнаружив «Марка» под деревом среди травы и тумана. И звезд – ветер унес тучи, небо расчистилось. Тот стоял сгорбившись, засунув руки в карманы чуть не до локтей, и смотрел в пустоту перед собой. – Всегда твердила, что кто попало ей, мол, не нужен, а он как раз самый кто попало и есть. Приличный мужик, но таких сто, и я думал, что ты придешь и все сразу образуется, а перед лишними извинимся. Тебе ли в очереди стоять? Я... виноват, да. Но я не знаю, что с этим делать.
– Я умер. Она пережила. Сколько катарсисов
– Она все равно догадается. И есть еще дедушка с бабушкой Адретт...
– Я тебя умоляю!.. Со временем, может быть, а сейчас не нужно. Ты понял, какой узел ты... мы с тобой завязали? Половина хромосом в моих клетках принадлежит ей. Генетически она мне мать.
– А я тебе юридически отец. Что, ты согласишься звать меня папой?
– Не дождешься, мелкий. Но вот о чем ты, черт побери, думал, когда ставил там двадцать пять? Жена не просто не узнает меня, с этим я справлюсь, но она смотрит на меня как на молокососа и думает, будто я нуждаюсь в опеке! По твоей милости я не в игре.
– Упрекаешь, что я сделал тебя не для нее? Да откуда мне вообще было знать, что это станешь ты? И да, я скотски рад, что это ты! Я делал тебя для себя. Мать может выбирать себе кого хочет, имеет право, но ты получил тело, а я получил тебя, так что изволь... это... соответствовать. Если хочешь знать, оно вообще не крутилось дальше, чем до двадцати пяти. Никто не заказывает тридцатилетних клонов. Но не отчаивайся. Тебе еще будет тридцать семь, успеешь.
«Марк» тихонько засмеялся.
– И это самая умная вещь, которая здесь сегодня сказана. Рубен Эстергази, плейбой и сбивала. Двадцать пять лет. На чем мы там остановились?
Эпилог
Итак, они думают, что это они меня вывезли на Дикси. Своего рода компенсация за перенесенные кошмары ну и еще за не исполненные в детстве обещания. Матушка, видимо, забыла, что мне не семь, а двенадцать.
Это я их вытащил, потому что им это надо не меньше моего. Тут полосатые бело-красные флаги, бьющиеся на ветру в голубом небе, и железная дорога через зеленые холмы, с диванчиками, развернутыми к окнам вагонов. Есть замок с голографическими привидениями и городок с сапожниками и кузнецами, где прямо при тебе делают сувениры. От причала в синее море отходит парусник. Хочешь – смотри ему вослед, а хочешь – на нем иди. Или вот еще воздушный шар. А еще – лорелианские горки, где и не хочешь, а завизжишь. От ужаса или от восторга, а скорее – от того и другого вместе.
Мама с Расселом тоже выбрали себе развлечение, пока я испытывал на прочность желудок и нервы. Их аттракцион назывался «семейное кафе», и они могли просидеть там вдвоем, в тенечке-уголочке, дольше, чем ребенок на карусели. Куда в них столько коктейля влазит, в самом деле?
Механизмы взрослой любви не так просты, как казалось в детстве. Рубен – Мать Безумия, как называть отцом человека, который выглядит как брат? – тоже любит ее, но на него, кроме этого, свалился целый мир, и жизнь шокировала его не меньше, чем когда-то смерть. Утверждает, что переключился. И что «измена» – большое громкое слово, которому есть другие время и место. Оно ни при чем, когда люди нашли друг друга, и живут, и могут не таясь взяться за руки. Никто никому не принадлежит насовсем.
И, к слову, никто из нас не задержится на Пантократоре. Прекрасное
Брюс набрал на комме вызов Норма.
– Я прогуляюсь, – сказал он. – Скажи маме, все будет в порядке. Свяжусь с вами, если что.
И пошел по извилистой улочке, стиснутой высокими стенами вниз, к Мульттауну. Ничего, подождут. Вчера в это же время мать часа полтора проторчала в одном из тех магазинов, где мужчины чувствуют себя крайне неловко. Все то время они с Нормом болтались снаружи, старательно беседуя об отвлеченном, а вечером, когда Брюс полез за чем-то в их с матерью общую сумку, там обнаружилось нечто великолепное, льющееся, тончайшее – в кулаке спрячешь, но длинное, сотканное то ли из крупных снежинок, то ли из мелких ромашек, того рода, про какие она прежде говаривала: «дорого и не актуально». Мать застукала его, покраснела, и теперь у Брюса своя отдельная сумка, а сам он постигает умение слепнуть, глохнуть и держать при себе комментарии, даже если они просто рвутся наружу.
На улицах и площадях ходили и стояли персонажи детских видеодрам: по большей части злобные или смешные галактические монстры. Проходя мимо, Брюс смотрел на них снисходительно, как человек, который на самом деле пережил воплощенные режиссерами замыслы. И еще бы раз пережил, представься ему такая возможность! Единственное, на что он досадовал, – он не мог позвонить Мари Люссак. Но не сомневался, что со временем изыщет какой-нибудь способ. Настоящий пилот должен быть изворотлив и хитер!
Улочка, словно ручей, вытекала на мощеную булыжником площадь. Гуляющие обтекали ее по краю, а центр огорожен был красно-синим витым шнуром.
– Я – Черный Истребитель! Я – Назгул! Я – ужас, летящий на крыльях ночи! – верещал из динамика дурашливый голос.
И в самом деле, в огороженном пространстве ездила кругами Тецима-«девятка» или ее точная копия. Брюс прыснул в кулак. Особенного ажиотажа вокруг этой штуки не наблюдалось: в соседнем квартале сшибались тяжеловооруженные рыцари. Так что Брюс купил билетик и забрался в кабину.
– Ну, покажи себя!
– Хех! А штанишки запасные у тебя есть?
На внутренней стороне блистера замелькали мультяшные цели.
– Двое заходят с семи часов! – верещал в наушниках дурашливый голос. – Командир, они вцепились нам в хвост! Я отваливаю... и форса-а-аж!
Может, с малышами это и работает, однако булыжники под шасси никак не способствовали достоверности «сражения» и «полета». С этакой высокомерной ленцой нажимая гашетку, Брюс только подхихикивал. Там все не так, ребята.
– Что? – расстроился тот. – Не вставляет?
– Для пятилетних сойдешь, – Брюс решил проявить великодушие. – Ты хоть на сантиметр взлететь можешь, герой комикса?
– Сейчас, разбежался! Я ж внеатмосферник, слыхал про такие? А что до ухабов, так народу даже нравится. Скорость чувствуется. Адреналин.
– Но я-то, веришь ли, летал на настоящем.
– О-ля-ля! Рассказывай мне про настоящие! Их всего-то девять было, и я знаю... Ой... – голос его вдруг изменился, совсем как у человека, обнаружившего, что несет лажу в лицо знатоку, – или их научились множить? Ты извини, я тебя тогда мельком видел. Не признал.
– Они теперь сами решают, какими им быть. Таких, как ты, осталось семеро, – сказал Брюс с интонацией «старшего по званию», беззастенчиво спертой у Руба. – Если считать тебя. А тебя считать, Эгиль?