Наследство от Данаи
Шрифт:
— Ничего не болит, — жаловалась. — А только все время хочется лежать. Не высыпаюсь я. От того усталость не проходит.
— Так отдайте Витька бабушке, твоей маме, — посоветовал Павел Дмитриевич. — Она еще молодая женщина, энергичная. Да и живет рядом с Лиской, — прибавил, шутя, так как, в самом деле, Федора Бараненко жила рядом с Ириной Хасенко. — Пусть твой самостоятельный сынок погостит у нее, пока ты окрепнешь, поднимешься.
— Ничего со мной не случится, — отмахнулась она. — Как это я его отдам кому-то?
— Двойня, — вздыхала Евгения Елисеевна, оставшись наедине с мужем. — Тяжело ей.
Время не шло Юле на пользу, а даже наоборот, — чем больше его уплывало с момента родов, тем больше она худела, теряла силу, чернела лицом. Теперь баба Федора, ее мать, ежедневно приходила к Мазурам — зять не знал, куда ее посадить! — и помогала молодой семье убираться. Или забирала двойню и везла на прогулку, чтобы Юля час-два поспала в тишине. Только это все были полумеры, кардинально не изменяющие положения, и Юле становилось все хуже.
И вот пришел час, когда утром она не поднялась с постели. Отказалась от пищи, отвернулась к стенке и тяжело вздыхала.
Пришлось бабке Федоре вместо Витька забирать к себе обоих внуков, которые уже весело топотали в манеже ножками, разрабатывая их для хождения. С мальчиком проблем не было, он теперь все ел, успевай лишь отваривать и протирать. А Лючия неделю капризничала, плакала, не хотела есть того, что ей предлагали, потом привыкла и успокоилась.
Настал май с вездесущим цветением, тонким благоуханием и приятным теплом. Федора Бараненко позвала в гости и на помощь свою старшую сестру Оксану, и та скоро приехала из Ржева, обрадовавшись возможности понежиться на южном солнце. Стояла хорошая погода и Оксана была очень довольна отдыхом.
— Если не выгоните, то я тут побуду, пока внуки в детсад не пойдут, — разгулялась она. — А что? Федора, ты будешь готовить еду и гладить белье, а я — стирать, прибираться и с детьми возиться, — распределяла обязанности, отгребая от себя то, чего не любила делать.
Дом, в котором жила бабка Федора, достался ей в наследство от родителей, поэтому и для Оксаны он был отчим.
— Я хорошо помню времена, когда тебя здесь нянчила, — говорила гостя младшей сестре. — Ты была тихой и послушной, не то что эти егозята, — кивала на мазурят, и глаза ее при этом светились нежностью.
Есть женщины, которым дано от Бога любить материнство особой любовью. Их не страшат крик и кавардак, не утомляет домашняя работа, не портят настроение бессонные ночи. Возня с детьми — это единственно приемлемая для них стихия. К таким принадлежала и баба Оксана, в отличие, например, от Евгении Елисеевны, которая сознавалась:
— Я очень боюсь детей. Это такая тяжелая ноша, такая изнурительная, а страшнее всего, что пожизненная, — хотя свою первинку обожала.
Федора слушала сестрину болтовню и кивала головой.
— Ты в своем Ржеве все равно целыми днями дома сама сидишь, так уж лучше живи у меня. Они без тебя не пропадут, — имела в виду своих племянников, — выросли, слава богу. Зачем ты им нужна?
— Ты права.
Такие разговоры повторялись каждый вечер, когда малыши засыпали, а сестры чаевничали, слушали радио, вспоминали старину и строили планы на будущее. Энтузиазма им прибавляло то, что Юля потихоньку оправлялась от неизвестного недуга и уже через пару недель встала на ноги, к ней вернулся аппетит, воля к жизни.
— Все-все-все, — сказала она в конце июня маме и тетке. — Вы свое дело сделали, дали мне передышку. Детей приучили не капризничать, забавляться игрушками, не требовать от старших внимания к себе. Вот и хватит!
Но сестры настаивали на продолжении Юлиного отдыха и заверяли, что понянчатся с детьми до конца лета.
— Ты еще не восстановилась после перегорания молока, — в один голос доказывали они. — Погуляй, пока мы у тебя есть, поезжай с мужем на море, погости у его родственников, поешь фруктов, овощей, побалуй себя вкусными и приятными вещами.
На том и сошлись.
Однако, жизнь, как известно, без проблем не течет. Снова они не замедлили явиться. С июня начала болеть коровка Лиска, резко уменьшив надои молока. Баба Федора и Евгения Елисеевна спешно договорились кормить малышей от Марты, коровки их общей соседки Нестерихе. Договорились легко — как раз Нестериха потеряла постоянных заказчиков.
Оно бы и ничего, но очень хитрой была у Лиски болезнь — скотина с каждым днем таяла, не ела, неохотно двигалась, а скоро совсем перестала подниматься на ноги и наконец издохла. В селе поднялся переполох, ведь Лиска ходила в стадо. Пригласили ветеринара, проверили других коров. Все они оказались здоровыми, как и та, которой не стало.
— Не знаю, что сказать, — разводил руками Аркадий Серый, извиняясь перед бабой Ириной. — Ваша Лиска была абсолютно здорова.
— Чего же она окочурилась? — зычно выказывала недовольство Оксана Баранка, словно ей больше всех болело.
— Знаете, — повернулся к ней ветеринар. — У коров тоже есть нервная система. Ее могли испугать...
— Испугать? Корову?
— На это больше всего похоже, — настаивал на своей версии Аркадий Серый. — У нее был нервный стресс, перешедший в истощение.
Оксана перекрестилась, а потом стыдливо задержала руку в воздухе и перекрестила дохлую Лиску.
— Спаси, Господи, Лиску на том свете за ее добро, — сказала чистосердечно. — Сколько она кормила наших деток? — спросила у Ирины.
— Витька полгода, а Люду два месяца.
А еще через два месяца, в сентябре, так же издохла и Марта. Нестериха от горя сама чуть не отдала Богу душу, — она по наименьшим подсчетам на полтора-два года оставалась теперь без молока.
Павел Халдей выгодно купил на Терсянке — считай, за бесценок — двух крохотных телочек и подарил их пострадавшим женщинам — Ирине Хасенко и Нестерихе — в подарок за то, что помогали кормить Шуру.