Наследство Уиндемов
Шрифт:
Ее рука лежала на его груди, что давало возможность острее чувствовать его тепло и силу. Дукесса начала медленно ласкать его, одновременно прижимаясь животом к его телу.
Интересно, захочет ли он, чтобы она оставалась в Чейзе, когда ее живот округлится? И если она останется, как будет он обходиться с ней? Ведь он так не хочет этого ребенка!
Марк почувствовал во сне, что она плачет.
— Нет, — прошептал он ей на ухо, — только не слезы, Дукесса, лучше кричи.
Он повернулся, накрывая ее собой и проникая в нее. Его Губы слились с ее. Она не кричала, а лишь тихо
Следующий день был на редкость приятным. Небо без единого облачка, воздух, казалось, звенел чистотой и свежестью. Погода диктовала особое настроение, вызывая желание или писать романтические поэмы, или мчаться во весь опор галопом. Марк выбрал последнее. Ранним утром они вместе с Дукессой проводили Энн Гриншоу.
Когда Марк подсаживал ее в карету, она позволила себе заметить:
— Она очень необычная, особенная женщина, милорд. Но — несчастлива. И это зависит от вас. Она не должна так страдать. Не хочется, чтобы вы оказались похожим на некоторых тупых мужей со свиным рылом!
Он ничего не ответил на столь резкий и неожиданный выпад, лишь поспешно захлопнул дверцу кареты и велел кучеру трогать. Ему было очень неприятно сознавать, что эти слова могли донестись и до ушей Дукессы. Какое-то время он рассеянно смотрел вслед карете.
Дукесса сказала:
— А она кое-что понимает, Марк. Разумеется, ты бесконечный хулиган, но на этот раз мне пришлось по душе твое чувство юмора. Это был неплохой розыгрыш. Полагаю, что должна ответить тебе чем-нибудь подобным.
— Нет, ни в коем случае, Дукесса. Обещай мне не делать этого. Я беспокоюсь за твое здоровье, ты не должна рисковать им. Все закончится очередным приступом рвоты, а они уже и без того измотали тебя.
— Я чувствую себя прекрасно, Марк. Тошнота уже почти ушла. Я совершенно здорова. И счастлива, что ношу ребенка!
Он растерянно опустил глаза на ее живот, смотревшийся с таким плоским под платьем из бледно-голубого муслина! Он вспомнил, как ночью ласкал его, целуя. Под его пальцами он казался пустым. Невозможно, чтобы в ее лоне был его ребенок. Она, вздохнув, направилась к дому. Выругавшись ей вслед, он двинулся к конюшням. Пока Лэмбкин седлал Стенли, он снова вдруг залюбовался небом, заслуживающим сегодня поэтических эпитетов.
— Мистер Тревор уже ускакал на Клэнси, — сказал Лэмбкин, осматривая подкову на левой ноге Стенли и по привычке что-то нежно бормоча коню.
— Седлай мою лошадь побыстрее, без всяких дурацких нежностей, — одернул его Марк, сам подхватывая седло и прилаживая его на спине у Стенли. — Этот проклятый бродяга вздумал опередить меня.
— Ах, а какой превосходный наездник мистер Тревор!
Просто, как эти.., которые на одну половину мужчины, а на другую — лошади.
— Как кентавр, будь прокляты его бесстыжие глаза. Но разве может быть настоящий кентавр с таким подлым именем — Тревор?!
— Ах, милорд, еще и мистер Джеймс ускакал вместе с ним, выбрав Элфая — этого старого парня, который постоянно фыркает и плюется, хотя и бегает еще достаточно быстро. Мистер
Марк усмехнулся, бросив на своего конюха кислый взгляд, и повел Стенли с конюшни.
Он уже подъехал к аббатству, но ни Тревора, ни Джеймса нигде не было видно. Где этот проклятый босяк? И где Джеймс? Марк вдруг поймал себя на том, что всматривается в лощину в поисках старого дуба с колодцем. Не хватало еще начать поиски девятиликого Януса! Хорошенький ключ! Зачем понадобилось составлять такую белиберду, по которой ни о чем невозможно догадаться.
И вдруг он заметил одинокую женскую фигурку, бредущую по дороге из Чейза. Урсула! Он направился к ней.
— Доброе утро, кузина, почему пешком?
— Сегодня такой чудесный день, прогуляться пешком — одно удовольствие. Верхом я постоянно боюсь свалиться с лошади, поскольку хочется увидеть все поближе — каждую травинку, цветок. Вы не заметили, кузен? Листва на деревьях сегодня кажется особенно чистой и зеленой. Не день, а сокровище! Здесь у вас так часто идут дожди, милорд, гораздо чаще, чем у нас дома. Хотя и в Балтиморе климат не очень здоровый. Моему отцу он совсем не нравился. Марк усмехнулся.
— Ты скучаешь по дому, Урсула?
— Да. Но ведь Англия тоже мой дом, раз папа родился здесь. Чейз-парк — это восхитительное место. В Америке совсем нет таких старинных дворцов. Конечно, и у нас есть большие имения, но все они такие новенькие и чистенькие, без всяких загадочных историй. Я имею в виду историю о наследстве Уиндемов.
Марк спешился и зашагал рядом с ней.
— Ты называешь это не сокровищем, а именно наследством. Почему?
— Мама говорит, что это наследство младшего брата. Раз старшему остались все деньги и владения, должно же что-то перепасть и младшему! Она считает, что оно должно было принадлежать ее мужу, а раз он умер, то — ей.
— Понятно, — ответил Марк, готовый чуть ли не аплодировать железной логике Вильгельмины. — Девочка, если здесь и есть сокровище, то принадлежать оно должно прямому наследнику — графу Чейзу. О том же говорит и закон. Извини, моя дорогая, но я не позволю твоей маме наложить на него ручки. Тревор с Джеймсом, должно быть, уже здесь?! Почему я их не вижу?
— Не знаю. Тревор очень торопился уехать, считаясь с желанием мамы. Он не любит расстраивать ее. Что касается Джеймса, то он тоже мечтает отыскать сокровище, но в отличие от мамы не собирается скрывать его от тебя. Я не знаю, как будет правильно и кому оно должно принадлежать по закону, но я бы хотела иметь сокровище.
— Твоя мама, — осторожно заметил Марк, — весьма оригинальная женщина. Она всегда была такой? Урсула кокетливо склонила набок головку..
— Думаю, всегда, но с годами это усилилось. Чем старше становилась я, тем оригинальнее казалась мама. Мне трудно предположить, какой она была в молодости. Ты думаешь, Дукессу задевают ее слова? По ней это незаметно. Или она умеет тщательно скрывать свои чувства? Мама обычно забывает о том, что сказала сгоряча, хотя такие странные вещи, конечно, трудно забыть.