Наследство
Шрифт:
Кашлен схватил в объятия свою нежно любимую дочь и стал целовать ее как одержимый; потом, ласково похлопав ее по животу, воскликнул:
— Ну, наконец-то! Ты сказала мужу?
Внезапно оробев, она пролепетала:
— Нет... еще... я... я хотела подождать.
Но Кашлен воскликнул:
— Понятно, понятно! Ты стесняешься. Постой! Я скажу ему сам.
И он бросился в комнату зятя. Увидев Кашлена, Лезабль, который сидел, сложа руки, вскочил. Но тесть не дал ему опомниться:
— Вы знаете, что ваша жена беременна?
Озадаченный супруг
— Что? Как? Кора? Что вы говорите?
— Говорю вам, она беременна, слышите? Вот удача-то!
И в порыве радости он тряс и пожимал руку зятю, словно благодаря и поздравляя его.
— Наконец-то, наконец! Дело в шляпе! Вот хорошо-то! Подумать только — наследство наше!
И, не в силах удержаться, он заключил Лезабля в объятия.
— Миллион с лишним, подумать только! Миллион с лишним! — восклицал он и снова плясал от радости. Потом, круто повернувшись к зятю, сказал: — Да идите же к ней, она вас ждет. Хоть поцелуйте ее.
И, схватив Лезабля в охапку, тесть подтолкнул его и швырнул, как мячик, в столовую, где, прислушиваясь к их голосам, тревожно ждала Кора.
Увидев мужа, она отшатнулась: внезапное волнение перехватило ей горло. Лезабль стоял перед ней бледный, с искаженным лицом. У него был вид судьи, у нее — преступницы.
Наконец он произнес:
— Ты, кажется, беременна?
Дрожащим голосом она пролепетала:
— Да, похоже на то!
Но тут Кашлен, обхватив обоих за шею, столкнул их лбами и закричал:
— Да поцелуйтесь же вы, черт вас побери! Право же, стоит того!
И, наконец выпустив их, он объявил, захлебываясь от безудержной радости:
— Ну, наше дело выгорело! Знаете что, Леопольд! Мы сейчас же купим виллу. По крайней мере вы там поправите здоровье.
При мысли о даче Лезабль вздрогнул. Тесть не унимался:
— Мы пригласим туда господина Торшбефа с женой; его помощник недолго протянет, и вы сможете занять освободившееся место. А это уже карьера!
По мере того как тесть говорил, Лезабль рисовал себе пленительные картины: он видел себя встречающим патрона у входа в прелестную белую виллу на берегу реки. На нем парусиновый костюм, на голове панама.
Мечтая об этом, он ощущал, как отрадное ласковое тепло проникает в него, наполняя бодростью, здоровьем.
Он улыбнулся, но еще ничего не ответил тестю.
Опьяненный мечтами, полный надежд, Кашлен продолжал:
— Как знать? Быть может, мы приобретем влияние в нашем округе. Вы, например, будете депутатом... Во всяком случае, мы сможем вращаться в местном обществе и пользоваться радостями жизни. У вас будет своя лошадка и шарабан, чтоб каждый день ездить на станцию.
Картины роскошной, изящной и беспечной жизни возникали в воображении Лезабля. Мысль, что он тоже будет править нарядным выездом, как те богачи, судьбе которых он столь часто завидовал, окончательно пленила его. Он не удержался и воскликнул:
— Да, да, это будет чудесно!
Кора, видя, что он побежден, тоже заулыбалась, растроганная и признательная, а Кашлен, решив, что все препятствия устранены, объявил:
— Идемте обедать в ресторан! Черт возьми, надо же и нам немножко кутнуть!
Вернулись все трое слегка навеселе. Лезабль, у которого двоилось в глазах, а мысли так и прыгали, не смог добраться до своей темной каморки. Не то случайно, не то по забывчивости он улегся в постель жены, еще пустую. Всю ночь ему чудилось, что кровать его качается, как лодка, кренится набок и опрокидывается. У него даже был легкий приступ морской болезни.
Проснувшись утром, он был крайне удивлен, обнаружив Кору в своих объятиях.
Она открыла глаза, улыбнулась и поцеловала мужа, охваченная внезапным порывом признательности и нежности. Потом она произнесла воркующим голоском женщины, которой хочется приласкаться:
— Я очень прошу тебя, не ходи сегодня в министерство. Теперь тебе незачем так усердствовать, мы ведь будем богаты. Давай поедем за город, вдвоем, только вдвоем!
Нежась в теплой постели, он чувствовал себя отдохнувшим, полным той блаженной истомы, какая наступает наутро после приятно, но несколько бурно проведенного вечера. Ему мучительно хотелось поваляться подольше, побездельничать, наслаждаясь покоем и негой. Неведомая ему ранее, но могучая потребность в лени парализовала его душу, сковала тело. И смутная, ликующая радость переполнила все его существо:
— Итак, я буду богат, независим!
Но внезапно его кольнуло сомнение, и шепотом, словно опасаясь, что стены могут услышать, он спросил у Коры:
— А ты убеждена, что беременна?
Она поспешила его успокоить:
— Ну да, еще бы! Я не ошиблась.
Но он, все еще тревожась, стал легонько ее ощупывать, осторожно проводя рукой по ее округлившемуся животу.
— Да, правда. Но ты родишь после срока. А вдруг на этом основании станут оспаривать наше право на наследство? — спросил он.
При одной этой мысли она пришла в ярость;
«Ну нет. Как бы не так! Теперь уж она не потерпит никаких придирок! После стольких огорчений, трудов и усилий! Ну уж нет!..»
Кипя негодованием, она приподнялась в кровати:
— Сейчас же идем к нотариусу!
Но муж считал, что предварительно надо получить свидетельство от врача. И они снова направились к доктору Лефийелю.
Он сразу же узнал их и спросил:
— Ну как, удалось?
Оба покраснели до ушей, и Кора, растерявшись, пролепетала:
— Кажется, да, сударь.
Врач потирал руки:
— Так я и думал. Так и думал. Я указал вам верное средство, оно всегда помогает, если только нет налицо полной неспособности одного из супругов.
Исследовав Кору, врач объявил:
— Так и есть! Браво!
И он написал на листке бумаги: «Я, нижеподписавшийся, доктор медицины Парижского университета, удостоверяю, что у госпожи Лезабль, урожденной Кашлей, имеются налицо все признаки трехмесячной беременности».
Потом, обратясь к мужу, он спросил: