Наследующий землю

Уже взошла ранняя луна, белёсо высвечивалась она над верхушками деревьев, лукаво щурилась одноглазо.

– Растущая, – по-хозяйски рассудил тракторист, – третья четверть – пора посевную заканчивать, а мы ещё с пахотой не управились.

За блестящими лемехами струилась ровная полоса поднятого пласта. Грачи и галки то и дело ныряли в свежий отвал, выискивали пропитание. В отдалении толклось тяжёлое вороньё, готовое взлететь при первой опасности. Над пашней, по-весеннему прогретой, маревом мережил тёплый воздух; земля дышала, пахло прелым листом, свежестью первых трав и почек, всей той весенней новью, что так радует, будоражит кровь.

Последнюю полоску Царапкин-старший заканчивал у леса, когда прибежал сын-подросток четырнадцати лет, Стёпка.

– Чё так поздно? – притормозил и впустил сына в кабину гусеничного трактора ДТ-75 Венька.

– Наташку из садика забирал, потом к бабушке уводил.

– А мамка чего?

Стёпка промолчал в ответ, старательно высматривал в заднее окно плуг с отвалом:

– Чё, комиссия сегодня большая у тебя? – Стёпка обожал отцовский юмор: «комиссией» батя называл птиц, важно вышагивающих по свежевспаханному полю.

– А то! Из области. Всё поле черно – вышагивают во фраках, руки за спину заложили: «Паши, Веник, глыбже!»

Стёпка смеётся. В деревне, когда отец пашет картофельные огороды сельчан, по полю расхаживают уже более мелкие пташки. На вопрос сына, эта комиссия из каких, снисходительно отвечает, указывая на скворцов: «Эти из района, тож деловые – руки в брюки. А то, – машет на трясогузок, – местные, гляди, хвостами трясут, головами крутят – перед высшими стараются».

Стёпа в мать голубоглазый, улыбчивый, мягкий, податливый по натуре. Светлой вьющейся шевелюрой – в отца. За лето так выгорают Стёпкины кудри, будто их выполоскали в солнечном отваре. За добрый, весёлый нрав почти все называют паренька Стёпушка.

В школе Царапкин-младший учится неважно. Мать поругивает сына для острастки. Отец заступается: «Не всем в министрах ходить. Будет землю пахать, как батя. Ничего, сынок, наша родова-Царапкины – крепкие, выкарабкаемся. Цепляйся за жизнь, царапкайся, как сумеешь», – он подмигивает сыну, Степан как-то по-взрослому чувствует эту мужскую солидарность.

Впрочем, в силу отцовского участия, Стёпка сообразительный, в чисто практических вопросах его не проведёшь как воробья на мякине. Однажды на уроке географии учитель задал вопрос на смекалку: «Подумайте, ребята, а можно ли растопить льды в Арктике?»

Весь класс замер, ломая голову, как растопить вечные льды и снега? Степан

– Надо посыпать всё чёрным порошком.

Порадовался географ находчивости Стёпки, нарочито расхваливал ученика, знать, стимулировал интерес к предмету. Стёпку же упорно тянуло в поле, к отцу на трактор. Глядя в школьное окно, он только и загадывал: «Скорей бы закончились уроки».

Много раз уже доверял Стёпке рычаги трактора отец, назидательно советовал:

– Рычаги бери тонко, чтобы рука чувствовала, не рви их без ума, не дёргай, а так, чтобы мотор робил ровно, как бабка твоя ниточку прядёт, без узелка чтоб, без задоринки.

Стёпка давно всё постиг зрительно, внимательно наблюдая, как работает отец, но каково это самому, на практике, взять и повести огромную, угрожающе рычащую махину?

Бережно и опасливо нажал он на педаль сцепления, чуть прибавил оборотов мотора и включил скорость: трактор вздрогнул, слегка приподнялся, как живой, чувствовалась в нём мощь, потом осел и тронулся с места.

Ага! – вскрикивал довольно Вениамин. – Так, так! Во-во. Пошёл, пошёл. Натакаешься, Стёпа, поймёшь механизм, он ровно будет с тобой одним целым, будто из тебя самого растут эти рычаги, гусеницы.

Стёпка крепко держался за рычаги, пот градом катился по спине меж лопаток. От напряжения заныла поясница и затюкало в висках.

Он неотрывно, до рези в глазах смотрел на вспаханную отцом борозду, придерживаясь её. Знал, как батя не любит огрехов. Руки его от напряжения налились свинцом, и он уж было хотел сдаться, передать рычаги отцу, но невольно сделал глубокий вздох, и вдруг стало легче, исчезла скованность, а похвала отца улыбкой расплылась по лицу. Трактор неуклонно тянул ровную борозду.

– Эдак, Стёпа, я скоро буду спать рядом с тобой. Ай, хорошо! – радовался Вениамин. – Всё, Стёпа, стоит хлебом. Что дороже всего на белом свете?

– Золото? – выкрикнул Стёпка, стараясь перекричать звук мотора.

– Золото, да только не металл: вот оно золото – хлеб! Без него, родимого, хоть с ног до головы усыпься тем золотом, а сыт не будешь. Хлеб-батюшка всему голова, землица-матушка всему хозяйка. Работа пахаря трудная, знамо, не игрушки, зато потом, Стёпа, когда хлеб-то подниматься зачнёт, запоёт у крестьянина душа, возрадуется сердце. И если ты это поймёшь, прочувствуешь, где бы ни был ты, будет она у тебя болеть всю жизнь тоской по земле.

Коли у человека деревенская закваска, будь он горожанином впоследствии, будет болеть душа и будет метаться, а перед самой смертью возмечтает такой хоть упокоиться на родном погосте, да будет поздно, Стёпа…

Много раз Стёпка до сумерек оставался с отцом на пахоте, а вернувшись домой, до уроков ли? Скидывал в портфель учебники и приходил в школу неготовым.

А если по-крупному, Стёпка дал бы фору любому сверстнику в познаниях крестьянской жизни, сельского хозяйствования на земле. Многое он постиг от папки и чисто по-крестьянски понимал мужицкую мозольную нужду и счастье, когда удаётся собрать хороший урожай. Когда погода не подкачала и человек не оплошал.