Настало времечко…
Шрифт:
Но мы так и не получили по пятнадцать суток, потому что скоро вышло распоряжение сносить дом.
Первым уезжал Кондратьич. Папа сказал, что надо бы помочь ему грузить вещи. Мы вышли во двор. Посреди двора стояло грузовое такси. Кондратьич старался затолкать в кузов большой, мрачный, как гроб, шифоньер, со старинной оградкой поверху.
– Квартиру новую дали! – свирепо закричал он, увидев нас. – Пропади она пропадом! С ванной! Чтоб ей ни дна ни покрышки!
Шифоньер скрипел,
– Папа, – сказал я. – А ведь Кондратьич сердится не на квартиру, а на свой шифоньер. И если смотреть глубже – то на пережитки, – ведь шифоньер ему в новой квартире не понадобится.
Папа заморгал, открыл рот и удивленно посмотрел на меня.
– Ты вот что, – сказал он наконец, – не умничай. Понимать много начал.
В это время что-то громко треснуло, у шифоньера отвалилась дверца, и на снег выкатилось несколько узлов.
– Гори оно все синим огнем! – закричал Кондратьич и пнул ногой шифоньер с оградкой. Потом, воодушевившись, он выбросил из кузова фикус и какую-то картину, на которой был изображен не то слон, не то чайник. Кондратьич бросал и приговаривал:
– К чертовой матери! К чертовой матери!..
На другой день переезжали все остальные. В новой квартире нам достались две комнаты, а в третьей поселилась Елизавета Степановна. Лэя Борисовна и Кондратьич заняли соседнюю квартиру. Мы разместили всю мебель, и еще осталось много свободного пространства. Мама вдруг сделалась очень задумчивой и все ходила, ходила по комнатам, словно что-то потеряла. Славка забрался в ванную, открыл все краны и запустил свой пароход. Папа сел на диван и развернул газету. Ему попалась заметка о нашем доме, и папа прочитал ее вслух.
– Видали! – кричал он. – «В новом доме есть лифт»! А вы говорили!
Мы ничего не говорили. Мы со Славкой даже два раза прокатились на этом самом лифте. Но одно дело – кататься, и совсем другое – читать об этом в газете, и папа продолжал выкрикивать:
– Ого! Дом снабжен мусоропроводом!
Мама вздохнула. Полчаса назад мы выбросили в мусоропровод яичную скорлупу.
И вдруг к нам вошла Лэя Борисовна. Вошла и попросила ложку соли.
– Чего же ложку! – радостно сказала мама. – Вот, берите! – и дала Лэе Борисовне целую пачку.
Лэя Борисовна села на табуретку посреди комнаты и вдруг… заплакала.
– Всю жизнь я топила печку, – всхлипывая, говорила она, – и когда носила Шелю, и когда Шеля родилась, и когда Исака забрали на фронт, и когда он не вернулся оттуда. Я все топила и топила. И колола дрова, и носила воду… А теперь у меня паровое отопление, у меня, можете себе представить, ванна и горячая вода…
Когда Лэя Борисовна дошла до мусоропровода, открылась дверь и появился Кондратьич в калошах на босу ногу. Кондратьич не стал здороваться, но и не закричал. Он потоптался на месте, покашлял и сказал:
– Старуха пирог соображает… На новоселье просим.
Лэя Борисовна перестала плакать и закричала на Кондратьича:
– Что соображает? Представляю себе, какой пирог может соображать ваша старуха! Пирог должна печь Елизавета Степановна. Это будет пирог так пирог! И пусть возьмет мою чудо-печку.
Потом Лэя Борисовна сказала, что мама должна делать пельмени, а рыбу она берет на себя.
И тогда Кондратьич закричал:
– Вот баба! Генерал!
Он подмигнул папе и сказал, что надо бы сбегать в «Гастроном», раз такое дело. Папа подмигнул мне, я подмигнул Славке. Славка тоже подмигнул и поманил меня пальцем. Я вошел вслед за ним в ванную комнату.
Из всех кранов с журчаньем выбегала вода. В полной до краев ванне плавал эмалированный таз, а в тазу сидела черная кошка Елизаветы Степановны…
Место под солнцем
Леня уезжал далеко и навсегда. Провожать его, не считая меня, мамы и папы, пришли бабушка Паля, школьные друзья – Эдик и Додик, дядя Павел Константинович, еще один дядя – просто Павел, тетя Маруся – жена дяди Павла (не Константиновича) и двоюродная сестренка Леночка.
Папа сбегал на перекресток и поймал такси – большой черный «ЗИМ».
Шофер куда-то торопился – он не мог долго ждать.
– Ничего, потерпит, – важно сказал дядя Павел Константинович (он был начальник над очень многими шоферами).
Кто-то напомнил, что перед дорогой надо бы минутку посидеть. Когда все расселись, оказалось, что не хватает стула бабушке Пале. Додик встал и вежливо предложил бабушке свое место. Теперь на ногах оказался Додик. Его устроили было на чемодане, но чемодан неожиданно открылся и из него вывалилась курица.
Леня усадил Додика на свой стул. Тогда получилось, что стоит уже сам Леня. Пришлось посадить его на электроплитку. Плитку накрыли газетой.
Когда наконец все расселись, машина негромко фыркнула и укатила…
Дядя заругался и спросил папу, не запомнил ли он номер «этого головореза». Папа номер не запомнил. Он вообще ничего не хотел помнить, потому что до отхода поезда осталось восемь минут. Тогда вмешалась мама. Она сказала: ну и слава богу, что так получилось, и незачем пробовать еще раз. Вот только жаль билет, а так Леня с тройками по физике и математике в институт все равно не попадет – она всегда это говорила.
– Надо попытаться устроиться здесь, – сказала мама.
После этого все сели за стол и стали обсуждать, что делать с Леней. Дядя Павел Константинович выпил рюмку водки и начал разъяснять свою программу. Дядя сказал, что каждый человек ищет свое место под солнцем. Потом он поделил всех людей на три группы. Первая – это дураки, которым все задаром плывет в руки, вторая – удачливые нахалы. Они мимоходом срывают цветы удовольствия. И третья – трудяги, которые всего добиваются своим горбом.