Наставник
Шрифт:
– Тело. Убить. Тело вернуть, – девочка пошевелила пальцами, которые слабо засветились алым, но почему-то никто из присутствовавших в комнате не обратил на это внимания. Или они просто не видели?
Винченцо моргнул.
Нет. Ничего не светится. Пальцы обыкновенные, грязные только, как и сама баронесса.
– Женщина. Женщины стоят там и тут. Легко. Женщину проще. Мужчины уходят быстро. Её тоналле не хотеть идти. И остальное. Я позвать. Она вернуться. Легко.
– А шея? Ей ведь шею сломали.
Баронесса пожала плечами, мол,
– Понятно. Но зачем?!
– Говорят же, – проворчал барон, протянув невесте скомканный платок. Платок был украшен вышивкой, которая девочку весьма восхитила. – Привязать надо было. Душу там. Оболочку. Хрен поймешь. Но надо было.
– Да, – подтвердила баронесса, поднимая платок. И восхищенно цокнула языком. – Красиво.
Привязать.
Если… если логично рассуждать, хотя это сложно ввиду общей бредовости происходящего, но с другой стороны, обряд все-таки был проведен.
И кровью Миара поделилась.
А кровь – всегда связь.
– Значит… они действительно живы? – разум, наконец, выловил то, что и вправду имело значение.
– Пока да, – барон отобрал платок и, послюнявив, попытался оттереть особенно черное пятно на лице невесты. – Но это пока. Если он умрет, то и она тоже. Не будь я де Варрен.
– Де Варрен, – девочка коснулась его носа.
– Да, именно. И ты тоже.
Взгляд его, неожиданно тяжелый, совершенно недетский, остановился на Винченцо.
– Будь добр, донеси до своей сестры, что мне даже казнить её не придется. Сама сдохнет.
– Да, – подтвердила девочка. – Я крепко связать.
Винченцо молча поклонился.
– И да… ты тоже.
– Ты связать с ней. Она связать с ним. Все вместе, – девочка оскалилась и зубы её блеснули. Острые. Слишком уж острые. И длинные. – Хорошо. Больше. Крепче.
Веселее.
Глава 2
Миха то падал, то возвращался.
Понять бы еще, куда.
Вот город.
Большой и красивый. Знакомый. И чем больше Миха глядит, тем больше понимает. Проспект Независимости. Вечер. И долгожданная прохлада спускается на улицы. Еще не темно, но один за другим загораются фонари. Включается подсветка. И здания окутываются облаками теплого желтого света.
Машины.
Люди.
Он гулял там, по этим улицам, не раз и не два. С кем? С Лёхой. И Димкой, которого все называли Капец, потому как он постоянно вставлял дурацкую эту присказку. Димка еще носил спортивные штаны с лампасами и красные кроссачи.
Почему-то именно они врезались в память особенно сильно. Вот лиц Миха не помнит, а кроссачи эти дурацкие – так распрекрасно.
Несправедливо.
Что?
Все это.
И Ленкиного лица тоже не помнит. Пытается. Честно. У них ведь отношения. Давние и серьезные, она даже на свадьбу намекала, но пока исподволь, словно прощупывая его, Михину, готовность. А он отшучивался. И тогда Ленка надувалась обидой, словно шар.
Шары.
Он ей купил на день рождения букет шаров и еще дурацкого плюшевого медведя. И вновь память услужливо подсказывает, что медведь был розовым и огромным. А Ленка все равно обиделась и обозвала дураком.
– Физически он совершенно здоров, – этот голос не принадлежал Ленке. А кому?
Он все-таки бредит.
Только понять бы, что случилось. И когда. Они… гуляли? По проспекту? Или нет? Нет. Была чья-то днюха. Чья? Вадика. Точно. Из группы их. И он предложил потусить на даче. Все одно предки слились и дача осталась в полном Вадиковом распоряжении. А там баня имеется. И речка рядом.
Баню Миха тоже помнит.
И Ленку в синем купальнике. Она еще куталась в огромное полотенце и все вздыхала, что что-то там в этой бане с волосами случится.
Или с кожей?
Опять забыл.
Память – штука сложная. И вот подсовывает осколки какие-то. Мамка… мамка расстроится. Точно. И не важно, что у нее Серега остался с Пашкой, а еще Маринка замуж выходила и вроде как даже готовилась рожать. Она все равно расстроится.
Она ведь любила. Всех их. И Серегу серьезного, который всегда был отличником и заучкой, а теперь вот умудрился за границу уехать, что-то там он делал важное и нужное, наверное. Миха так и не вник. Серега был старшим и никогда не горел желанием с малышнею возиться. Пашка – дело другое. У них разница небольшая, а еще и характер тоже отличался. Пашка был шебутным и веселым.
И тоже женился год тому.
Точно. Тогда-то, на свадьбе, куда Миха Ленку позвал, заодно уж чтоб познакомить со всеми, она и начала говорить, что их свадьба другою будет.
Какой?
Нет. Все в куче. Одно, другое, третье. Отец тоже расстроится. А у него сердце пошаливает, хотя он упрямый и на мать ворчит, что она его заставляет к врачу идти.
Но идет.
Чтобы её не огорчать. И лекарства тоже пьет поэтому. И вовсе он для матери на все готов. Любит.
Плохо. Как же Михе плохо. Тоска наваливается, душит, давит. И от нее никуда не деться.
– Куда? – резкий окрик и пощечина выдергивают из этой тоски. А в рот льется что-то горькое. И Миха глотает. Давится, но глотает.
Обидно.
За что с ним так?
Или это… точно. Он в больнице. Как очутился? Надо с памятью разобраться. Ну конечно. Он разберется и тогда сумеет выбраться.
А он сумеет.
Итак.
Дача.
Ехали на электричке. Пили. Пить начали еще на вокзале. Пивко. Пивко – это ведь несерьезно, баловство. Но приехали уже веселые. Потом шли. Был лес, кажется. И дачный кооператив. Дом. Баня. Не сказать, чтобы роскошные, но им хватило. Стол. Девчонки резали мясо, а он, Миха, мангалом занялся. Угли были. Шашлык в банках. Жарили. Музыку вот еще помнит, правда, смутно. Потом пили. Под шашлык. И перед баней. Сама баня.