Наставник
Шрифт:
Скрипнула дверь, пропуская людей с ведрами. За ними внесли огромную бадью, которую поставили меж двух жаровен. Миара, подойдя к ним, снова сыпанула трав.
– Добить собираешься? – как ни странно, боль в горле отступила, да и в целом слабость, хоть и осталась, но уже не была настолько оглушающей. Во всяком случае, сидел Миха сам.
И встать, наверное, мог бы.
– Хотела бы, – Миара наблюдала, как в бадью лилась вода, ведро за ведром. Над водой поднимался пар, мешаясь с дымом. И запахло баней.
От
Память.
Теперь она к Михе вернулась, пусть обрывками, мятая, но он был уверен, что рано или поздно, но разберется.
– Госпожа? – в комнате появилась женщина в темном платье.
Миха видел её.
Точно. Она приносила клятву мальчишке. И имя называла. Но для имени в больной Михиной голове места уже не осталась.
– Его надо вымыть. И переодеть. Кровать переслать. Матрас сжечь. Остальное тоже.
Спорить не посмели.
Миху подняли.
Раздели.
Сунули в воду, которая оказалась даже очень горячей. Миха и не заорал то исключительно из упрямства, и еще потому как треклятая магичка, оставшаяся в этой темной душной комнате наверняка ждала крика. А он зубы сцепил. Так и сидел, сгорбившись, кое-как вместившись в бадью, которая на проверку оказалась не такой и большой. Позволял себя натирать бурой жижей, тереть, смывать, снова натирать.
Миара молчала.
Слуги тоже молчали, но работали споро, выказывая немалую сноровку.
И только когда Миху вытащили из бадьи, завернули в огромную то ли уже простыню, то ли еще полотенце, Миара нарушила тишину.
– Бульон. Кашу. Пусть принесут. Вина тебе пока нельзя. Мяса тоже. Есть нужно понемногу, небольшими порциями.
– Разберусь.
Одевали Миху тоже слуги. Они же убрали бадью, вместе с водой. И пол вытерли.
– Окна открой.
– Чтобы тебя продуло? – она слегка склонила голову набок.
– Лето.
– Ты умер, ты понимаешь?
– Нет.
– Я тоже, – она указала на стол в другом конце комнаты. – Дойдешь?
– Постараюсь, – Миха стоял, опираясь руками на стену. Он чувствовал себя, если не совсем хорошо, то всяко не так погано, как при пробуждении.
Оглянулся.
Пусто.
Слуги сгинули, как и не было.
– Обопрись, – она шагнула к нему. – Тело еще слабо. Тело помнит, что было мертво. И… это неприятно. Поверь.
– Верю.
Опираться? На нее вот? А выдержит? И все-таки стоять глупо. Тем более когда глядят вот так, с насмешкой.
– Не спеши, – Миара приняла вес его. И выдержала. – У тела своя память. И порой разуму сложно переломить её.
Шаг.
И еще.
А ведь она могла бы позвать кого-то. И Миху не то, что проводили, его бы принесли, усадили бы за стол. И если понадобится, то и накормили бы с ложечки.
Очередная игра?
– Что произошло? – Миха все-таки с немалым облегчением отпустил узкое плечо. И на стул упал. Откинулся, порадовавшись, что в этом гребаном мире уже изобрели стулья со спинкой.
– Я бы сама не отказалась понять.
Миара устроилась напротив.
Вот ведь. По ходу его ждет теплый почти семейный ужин. И ведь главное, что на хер не пошлешь. Точнее можно, но смысла в этом нет. Она уйдет, когда сама захочет. Да и, как ни крути, а разобраться в происходящем стоило бы.
– Что ты помнишь?
– Ты попыталась залезть мне в голову.
– Не совсем в голову. Но да, я пыталась привязать тебя к себе. Немного крови, немного силы. И почти ведь получилось, – улыбка, правда, кривой вышло.
Принесли еду.
Запах её напрочь вышиб из Михи саму способность думать. И та, вторая его часть, вдруг очнувшись, потребовала заняться действительно стоящим делом – пожрать. Миха и подчинился. Правда, его хватило, чтобы хлебать густое варево медленно и с неким подобием достоинства.
Миара не торопила.
– Зачем? – выдавил Миха, когда глубокая миска опустела.
Зато еще одна имелась. И пахло от нее одуряюще, крупами и чем-то сладким. Запах сводил с ума.
– Это сложно объяснить, но тогда мысль показалась мне удачной. Мне нужен был кто-то, кому я могу доверять. Безоговорочно.
– А так нету?
– Не спеши. Убедись, что тело готово принять еду, – Миара отвела взгляд. – Что до твоего вопроса, то, к сожалению… нет.
– Твой брат тебя любит.
Миха и вправду себя сдерживал. Нехорошо получится, если его вывернет от переедания. Так и сидели. В торжественном молчании и полумраке.
– Мой брат хороший человек. Настолько, насколько это вообще возможно для подобных нам, – она еще больше отвернулась, и теперь Миха видел нервный профиль.
Полуприкрытые глаза.
Завалившиеся щеки.
Да уж, что бы тут ни случилось, ей пришлось нелегко.
Ну и на хрен. Сама виновата.
– Тебе бы тоже поесть не мешало, – проворчал он. Почему-то злости он не испытывал, хотя должен был бы. Или вот еще ненависть. Он помнит, что когда-то ненавидел всех магов. А она и заслужила, что ненависть, что злость. Только внутри была пустота.
И тоска.
Чувство вины перед мамой, братьями и сеструхой, которые точно не виноваты, что Миха такой вот гребаный придурок, что взял да помер.
Глупо.
Стыдно.
И даже не оправдаешься, что умер ради высокой цели.
Он с трудом сдержал стон.
– Плохо? – Миара приподнялась.
– Норм. Это так… ерунда.
– Ты все силы из меня выпил, – проворчала она и подняла кусок хлеба. – Там, дома, я всегда была одна. И это правильно. Безопасно.
Миара принюхалась к хлебу.