Наставники Лавкрафта (сборник)
Шрифт:
– Нет, я говорю про даму в черном.
Хозяйка молча наклонила свою хорошенькую головку и нахмурилась, стараясь собраться с мыслями.
– Было столько народу, – бормотала она. – Дайте подумать. Странно, что я не могу припомнить… Вы убеждены, что она была в черном? Убеждены, что она сидела рядом с полковником Фарраром?
– Минуту назад я был в этом уверен… Все равно, Катарина, я постараюсь разыскать ее.
Занятая толпой, которая окружала ее, хозяйка весело кивнула ему в ответ.
Хельмер пошел по направлению к зимнему саду, лихорадочно вглядываясь в его прохладную полутьму. В саду
– Не объясните ли вы нам, Хельмер, что означает ваше последнее произведение? – с улыбкой произнесла какая-то молодая особа.
По-видимому, говорили о его недавно законченной группе, сделанной для нового фасада Национального музея.
Газеты и публика очень горячо ее комментировали. Критики ссорились из-за толкования смысла этого странного творения. Мраморная группа производила впечатление чего-то отталкивающего – и в то же время необыкновенно прекрасного. Она представляла следующее. Среди скал лежит умирающий пастух. За ним, подперши подбородок рукою, сидит прелестное крылатое создание и спокойно смотрит на умирающего. Ясно, что смерть близка, – ее дыхание уже запечатлелось на изможденном лице пастуха. И все-таки лицо умирающего не выражает ни мучений, ни ужаса; в нем читается только удивление перед прекрасным крылатым существом, которое пристально глядит на него.
– Быть может, – заметила одна хорошенькая девица, – художник согласится с тем, что в его произведении видно много ума, но понять его трудно.
– Я готов это признать, – отвечал Хельмер, проводя рукою по воспаленным глазам, и, улыбнувшись, двинулся к выходу.
Но громко выраженный протест помешал его отступлению. Его заставили сесть в кресло среди пальм и папоротников и говорить.
– Здесь выражена одна мысль, – объяснил он добродушно, – которая так настойчиво меня преследовала, что я, дабы от нее отвязаться, решил заключить ее в мрамор.
– В этом видно влияние чего-то таинственного! – заметил какой-то очень молодой человек, любитель декадентской литературы.
– Нисколько! – возразил Хельмер, улыбаясь. – Идея преследовала меня до тех пор, пока я не придал ей ясного выражения. Теперь она больше меня не тревожит.
– Расскажите нам о ней, – проговорила хорошенькая девушка.
К маленькому кружку слушателей присоединилось еще несколько человек, заинтересованных разговором.
– Моя идея неясна, – с трудом проговорил Хельмер. – В ней нет ничего достойного вашего внимания. Я только…
Он остановился. Невдалеке сидела женщина в черном и внимательно за ним следила. Встретив его взгляд, она ласково кивнула ему головой, встала, отошла назад и жестом попросила продолжать рассказ. В продолжение минуты они пристально смотрели друг на друга.
– Идея, постоянно меня привлекавшая, неясна и, по-видимому, противоречит действительности. Вот она: я всегда думал, что, когда человек умирает, он не остается в одиночестве. Мы умираем – или по крайней мере предполагаем умереть – в окружении живых. Так умирают солдаты на поле сражения, так умирает огромное большинство людей. Но как же умирают люди, искавшие уединения, оторванные от обычной жизни? Одинокий пастух, которого нашли бездыханным среди огромной степи; первопроходец, на чьи кости случайно натыкаются запоздалые посланники цивилизации? Как умирают люди близко от нас, здесь, в городе, люди, которых находят на заброшенных улицах, пригородных пустырях?..
Женщина в черном стояла неподвижно, с напряжением следя за Хельмером.
– И хочется верить, – продолжал он, – что ни одно живое существо не умирает, оставаясь в полном одиночестве. Мне думается, что, когда человек погибает, например, в пустыне и на спасение нет надежды, какой-нибудь крылатый его хранитель слетает из страны загадочной Вечности и садится подле этого человека, чтобы он не умер в одиночестве…
Все вокруг молчали. По-прежнему глядя на женщину в черном, Хельмер продолжал:
– Быть может, для погибающих среди мрачных скал, в пустыне, в морских волнах смерть под охраной существ, невидимых для всего мира, кроме самих обреченных, не так страшна… Вот какую мысль выразил я в мраморе. Не правда ли, она кажется вам дикой?
В тишине кто-то тяжело вздохнул; затем, как будто очнувшись, все задвигались, заговорили, раздался смех…
Но Хельмер уже скрылся; он пробирался в полутьме по направлению к женщине, которая медленно двигалась там, где густо ложились тени от листвы. Раз она оглянулась, и он пошел за ней, раздвигая тяжелые ветви папоротников, пальм и кусты влажных цветов. Вдруг он очутился подле нее… Она словно ждала.
– В этом доме нет никого, кто оказал бы милость представить меня вам, – начал он.
– Я вас ждала.
– Вы, значит, хотели познакомиться со мной?
– Зачем же я здесь, наедине с вами? – спросила она, склоняясь над пахучей массой цветов.
В голубоватом сумраке белели плечи незнакомки. Прозрачная тень покрывала очертания ее лица и шеи.
– За обедом, – проговорил он, – я старался не смотреть на вас пристально, но не мог отвести взгляда от ваших глаз.
– Это намек на то, что мой взгляд был направлен на вас?
Она тихо рассмеялась, и смех ее прозвучал так сладостно, точно он был рожден таинственным сумраком и благоухающей тишиной.
– Будем друзьями, – сказала она и долгим пожатием задержала его руку в своей. Затем ее рука ласково опустилась на массу цветов, в которой ее пальцы, белые, как сами цветы, наполовину утонули. – Вы уверены, что меня не знаете?
– Я? Как? Откуда? – произнес он запинаясь. – Если бы я вас знал, то неужели думаете, что я мог вас позабыть?
– Вы меня не забыли, – сказала она, глядя на него смеющимися глазами, – не забыли. Воспоминание обо мне есть в крылатой фигуре, которую вы высекли из мрамора. Сходство не в чертах лица, не в формах тела, но в глазах. Кто, кроме таких, как вы, может прочесть, что говорят эти глаза?
– Вы смеетесь надо мною?
– Отвечайте: кто единственный на свете может разгадать и объяснить выражение этих глаз?
– Вы можете? – спросил он, странно встревоженный.
– Да. Я могу, и может умирающий человек, изображенный в мраморе.
– Что же вы в них читаете?
– Прощение. Вы бессознательно символически изобразили воскресение души, запечатлели его в мраморе. В этом одном весь смысл вашего произведения.
Хельмер молча стоял и думал, стараясь разобраться в мыслях.