Настина свадьба

Погодин Радий Петрович

Олег Данилович относился к Виктору Ивановичу снисходительно, как старший. Он считал его и Вениамина Шарпа придурковатыми, но доверял. Делился мыслями.

"Критика - это современный способ жить. Для дураков, ребята. Плюйте на все, нужно чаще расшлаковываться. И нечего считать себя венцом творения. И человек, и паук всего лишь форма существования белков. Я бы, ребята, застрелился - имею наган. Но хочется досмотреть это кино до конца. А вдруг Чапаев выплывет..."

"Из всей моей родни я признаю отца и вас с дядей Веней, - говорит Настя.
– Я

хочу родить Сережу".

А Сережа шагнул в пустоту, отстреливаясь. Последнее, что он видел, было синее море и белые птицы. Белые птицы и белые облака. Белые птицы падают в море. И, не долетая до воды, превращаются в черные тени...

Шарп натанцевался. Пришел.

– Славяне, - сказал, - с нервами стало плохо. Если человек кричит на продавщицу, хоть она того и заслуживает, - стало быть, у человека уже нету точки опоры.

А какая-то женщина размером с кабинетный рояль, прислоненный к стене, говорит Шарпу:

– А я? Плевала я на эту точку. Дайте мне Архимеда - и я для него переверну мир.

– Я вам Архимед, - говорит ей Венька Шарп, и они с роялью скачут танцевать.

А у Сережи не было точки опоры. Но, может быть, в тот момент Сережа подумал о Насте.

Гости, особенно лысые мужья золоченых старух, улыбались Виктору Ивановичу. Они, разумеется, знакомились на каком-нибудь празднике этого дома. Они желали поговорить, может даже поспорить об Илье Глазунове, вытеснившем экстрасенсов и летающие тарелочки.

Виктору Ивановичу говорить не хотелось, тем более спорить. Ему осточертело спорить. При появлении оппонента он налаживался соглашаться, настраивался на состояние некой резонансной эйфории, иначе с первых же слов у него начинал тяжелеть камень за пазухой. А было жаль тратить этот камень на одного хама - Виктор Иванович лелеял булыжник для всего человечества. Он глядел на свадебных гостей через пузырчатое вино - кивал, улыбался. И был одинок.

После каши старшей немке захотелось "аборт". Витя закричал на нее:

– Какой тебе тут аборт?

Она, не стесняясь, объяснила, даже покряхтела и все повторяла: "Официр. Фельдфебель. Смирна!"

– Тебе в туалет?
– спросил обалдевший от ее натисков Витя.

Немка кивнула.

– Пойдем, - сказал он.
– А ты?
– он сунул голову в комнату. Молодая валялась на кровати, задрав полные стройные ноги на спинку.
– Ты замкнись изнутри. Ключ - ферштеен? Замок!
– Он ткнул автоматом в ключ, торчащий в двери.

Уборная в доме не работала, ее захватил шифровальщик за неимением другого укромного места. Действующая уборная была во дворе - сколоченная наскоро будка с двумя дверями. Витя подвел немку к букве "Ж", захлопнул за ней дверь ногой и стал на пост, озираясь вокруг лютым волком.

И сразу же вблизи него возникли двое танкистов. Здоровенный в перемазанном шлеме и разодранном комбинезоне вел под руку раненого. Он спросил голосом водосточной трубы:

– Пацан, где тут фрау? Где они тут ховаются?

– Нету их, - просипел Витя.

Немка тотчас вышла, оправляя светлую юбку.

– Я бы тебя, вошь, танком

раздавил, - сказал здоровенный.
– Жалко, танк сгорел.

Тут появился сержант.

– Кругом марш, - сказал он танкистам.

– А ты, ублюдок, не кричи. Мы тебе сейчас "кругом марш" устроим. Танкисты принялись закатывать рукава, но сержант подошел к ним вплотную и объяснил с усталой симпатией:

– Это вы ублюдки. Ты, Вася, раненый, тебе рыло начистить нельзя. А ты, Пошехонцев, тебя вчера прогоняли? Прогоняли.

– Танк сгорел, - сказал Пошехонцев.
– И не ори. Провожу Васю в санбат и зайду пообедать. У вас, курвецов, повар хороший.
– Он шлепнул немку по заду крепкой ладошкой. Она взвизгнула, замахнулась на него. Он отбежал, здоровый и громкий, как утренний бык.

Сержант проводил Витю и немку в дом, взял стул и уселся возле двери.

– Ничего, - сказал он.
– Не тужи. И это, понимаешь, понимать надо. Такая война. Тут, понимаешь, две бабы застряли, дуры, а солдат в наступлении неудержимый, может, последний час живет. Тем более танкист. Командир взвода командиру бригады донесение сделал по рации. Комбриг примчался на танке - учредил трехсменный пост и все тут. Тут, понимаешь, расстрелом пахло.
– И, уже уходя, сержант добавил: - Придет пехота, мы вперед рванем...

Сержант отправился по своим делам. Витя остался на боевом посту с неуспокоенной душой. Он глядел в окно на старинный и прекрасный, как ему казалось, город. Витя о себе думал. И о немках. Но больше всего о пехоте.

Свадебные старухи густо напудрены. Сидят сплоченным коллективом лакомящиеся гиппопотамши. Правда, была одна старушка, худенькая, беленькая, - старушка-инженю. Подруга Настиной матери еще по школе. У нее никого не было: ни родственников, ни друзей, ни соседей. Вокруг нее были только тени, как вокруг Виктора Ивановича. Настя эту старушку почему-то терпеть не могла. Ее обожали Настины братья. Олег Данилович смотрел на нее исподлобья. Называл ее шепотом "стальная вошь".

Виктор Иванович опасался ходить близко к светлым стенам домов или к светлым заборам, тогда тень его шла рядом, словно посланная за ним. При всей своей привлекательности, напудренности и завитости старушка-инженю имела что-то общее с тенью на белой стене.

Другое дело - тени белых птиц на воде. Там другие законы природы...

Старухи говорили авторитетно. До Виктора Ивановича долетало:

– У меня подруга занимается йогой. Ей восемьдесят четыре. Маразм. И никакого радикулита. Все зубы целы.

– Все равно, американцы уже нас перегнали по нравственности. Они создали фонд, чтобы выдавать премию невестам, сохранившим невинность до брака.

– А нам это на кой? Я за неделю до брака с таким парнем пошла умереть не встать. До сих пор как вспомню, так молодею. А муж - на хрен надо...

– Тише вы, дуры. Невеста вот... Ах, Настенька. Ах, Настенька...

Невесту старухи встретили, как сладкоежки торт. Стали ей всего желать. Особенно напирали они на приобретение жизненного опыта. Но тут старушка-инженю взмахнула ручками.