Настоат

В оформлении обложки использована картина:

Брейгель Старший, «Вавилонская башня», 1563 г.

Тусклые, мертвые огни. Последние силы покидают меня, но я иду – медленно, словно боясь оступиться. Струями ледяной воды дождь низвергается с усталого, прильнувшего к земле небосклона.

Осенняя ночь непроглядна и холодна, особенно перед рассветом. Вокруг – пустота. Я не узнаю этого Города… Где я, как я здесь очутился? В сгустившемся

Шум проезжающих машин, экипажей; сигналы, гневные окрики пьяных извозчиков – должно быть, я иду по дороге. Внутри – угрызения совести, взявшиеся из ниоткуда. Я знаю, что где-то ошибся; возможно, потерял шанс – но сожалеть уже поздно.

Впереди силуэт; с каждым шагом он разрастается, углубляется, становясь живее и ярче. Похоже, это лишь человек, который не торопясь, словно в замедленной съемке, выползает из темной, грязной машины, будто из огромного, бледно-искривленного существа – полого, железного, ненасытного.

Что он кричит? Городская стража? Полиция? Кавалергарды? Глупо! Они ему не помогут… Да и зачем? Разве я похож на преступника?

Покачиваясь, еле держась на ногах, я стараюсь его рассмотреть – тщетно! Впрочем, что-то внутри меня шепчет, что в этом нет более смысла.

Я останавливаюсь. Мир передо мной рассыпается, рушится, дребезжит и, опадая осколками, уносится в вечность… Абсурдные, нелепые образы. Неужто я пьян? Вряд ли – не помню, чтобы такое случалось.

Небосвод прорезает молния, озаряя свинцовые лики зданий; они тянут ко мне свои кривые, лианоподобные руки.

А человек все не оставляет в покое. Кричит, как сумасшедший. Кто он? Квестор, эдил, случайный прохожий? Не в меру ретивый гвардеец, соглядатай, стоящий у меня на дороге? Я пытаюсь подойти, подползти ближе – но это оказывается не так просто…

Нужно успокоиться, немного подумать. Сосредоточиться. Ржавые шестеренки мыслей со скрипом крутятся у меня в голове. Разум застыл; в душе – пустота, сознание загнано в клетку. А дождь все льет, не прекращаясь ни на секунду.

Надо мной простерты кроны деревьев. В полуголых ветвях я вижу сморщенные, запутавшиеся воздушные шарики. Лица, нарисованные на них, улыбаются мне страшным оскалом, подмигивают, кривляются, дразнят; глаза их ярко горят во мглистой тьме ночи. Я усмехаюсь: «Хорошо! Я заслужил… А теперь – пошли прочь!»

Испуганные, а может – влекомые дуновением ветра, шарики, крича и стеная, устремляются в грозное, пунцово-черное небо.

Человек уже близко, он – на другой стороне улицы. Еще пара шагов, и я буду у цели. Вода прибывает, идти становится тяжелее. Ноги не слушаются; кажется, я вот-вот упаду. Выдыхаясь, чувствую колкие капли дождя на голой, оледенелой спине, на трясущихся, тонких, что плети, руках, на ладонях, покрытых коростой и грязью.

Вновь вспыхивает молния, гром разрывает барабанные перепонки – и на мгновение я вижу окружающий мир до безумия ясно: темную улицу с крадущимися, прячущимися по углам тенями; первозданный страх, застывший в глазах человека; его жалкое, вымокшее насквозь одеяние. Трепещи – я уже близко!

Тот, кто минуту назад рискнул бросить мне вызов, обращается из волка в объятую ужасом жертву. Стремглав он несется обратно к автомобилю, пытаясь завести ржавый мотор и не замечая, что тот и так работает на всех оборотах. Скрежет, пронзительный лязг старого, дребезжащего металла – и машина резко срывается с места. С разбитыми, выцветшими фарами она похожа на череп, зияющий пустыми глазницами.

Я улыбаюсь. Никто более не беспокоит, не кричит, не пытается навязать свою волю. Все хорошо. Однако внутри нарастает тревога, пугающее, непостижимое чувство, будто я забыл нечто важное – то, чего ни в коем случае нельзя забывать. Тихий, вкрадчивый голос шепчет мне странные, лишенные смысла слова: «Снова… Снова ты здесь! Как и было обещано… Начинай все с начала». Но шепот растворяется в сумраке ночи, а за ним блекнет, исчезая, и сама мысль – и вновь я бесцельно бреду по дороге.

Позади меня шорох. Раскаты грома разрывают сонную тишину беззвездного неба, но даже среди них я отчетливо различаю дыхание – частое, громкое, возбужденное. Инстинктивно я оборачиваюсь, и смутный силуэт мгновенно проскальзывает подле меня, исчезая за непроглядной пеленой дождя и тумана. Все, что я успеваю заметить, – лишь темную, взъерошенную шерсть да оскаленные клыки с алой, застывшей на них кровью; но это не более чем видение, морок, игра беснующегося, больного воображения. Я знаю: призраков и чудовищ не существует. Конечно, кроме нас с вами.

Все плывет перед глазами. Небо, серое, с проблесками молний, где-то далеко, за домами; огни грязных предместий, утопающих в боли и испражнениях; небрежно проложенная мостовая, разбухшая от воды и тяжелых колес экипажей; деревья, сгорбленные и искривленные – в адском хороводе они пляшут подле меня, то и дело завывая порывами ветра.

Голова кружится – потеряв равновесие, я падаю на брусчатку. Вода проникает глубоко под одежду. Холод… С трудом поворачиваюсь на бок – наверное, так будет легче. Ладонь мелко дрожит. Присматриваюсь – на ней кровь. Моя или чужая?

Я пробую встать – иначе конец: умру, утону, замерзну посреди пустынной дороги. Рука на земле: мостовая словно живая; она смотрит на меня своими бездонными, ледяными глазами; режет взглядом, проникая под кожу, пронизывает насквозь острыми, что отточенное лезвие, когтями. Цепляется, пытаясь меня удержать… Но я поднимусь – хочу жить, и желание мое равносильно закону!

Вдали что-то сверкает, горит, становясь все ближе и ближе. Наверное, это спасение. Не могу же я сдохнуть здесь, как собака, в самом сердце призрачного, потустороннего Города?

Как завороженный, смотрю на приближение света. Я ждал его нисхождения всю свою жизнь…

Что? Нет!.. Машина… Удар! Ребра хрустят и ломаются, как кости на скотобойне. Все вокруг замирает, в глазах – темные пятна; они растут, поглощая остатки сознания; смеясь, прогрызают, разрывая его изнутри.

Я не в силах пошевелиться. Неужели все? Кажется, я умираю… Нет, я не опущусь до такой низости: смерть – это слишком банально. Разве могу я быть побежден, могу валяться здесь, подобно слабому, бессильному существу, не способному совладать с собственным телом? Ни за что! Я отрекаюсь, я требую жизни!