Настоящая фантастика – 2010
Шрифт:
Так, тот же Антон долго и со вкусом рассуждает о «культуре рабовладения», фактически становясь устами АБС. Дон Румата произносит в «Трудно быть богом» семь (!) монологов подобного рода. Привалов из повести «Понедельник начинается в субботу» время от времени занимается тем же. В 4-й главе он разговаривает с читателями о философии науки: «Все мы наивные материалисты… И все мы рационалисты. Мы хотим, чтобы все было немедленно объяснено рационалистически, то есть сведено к горсточке уже известных фактов. И ни у кого из нас ни на грош диалектики», и т. д. А в 5-й главе помещен его длинный монолог об отношении социума к научным исследованиям, начинающийся словами: «Дело в том, что самые интересные и изящные научные результаты сплошь и рядом обладают свойством казаться непосвященным заумными и тоскливо-непонятными…»
Время от времени персонажи АБС дают «самохарактеристики», работающие на ту же заранее заданную социально-философскую функцию. Это работа более тонкая и интересная. Недалекий красавец и атлет Робик из «Далекой радуги», описывая собственные мысли и чувства, предлагает читателям портрет человека, начисто вываливающегося из блистательного мира ученых. Это недо-ученый, это шрамик на лице великолепной цивилизации землян, устремленной к поиску и открытиям. И то, что он впоследствии недостойно ведет себя, спасая возлюбленную, но бросив на верную смерть детей, дополняет этот портрет и придает ему привкус социального атавизма: человек прошлого в мире будущего, личность, неспособная быть полноценной единицей нового общества…
У «классических» Стругацких и тем более у поздних градус публицизма был весьма высок. Собственно, АБС вынесли в текст своих повестей язык и темы общения, происходившего на интеллигентских кухнях, на работе — на обеде, за чаем — или же в каком-нибудь походе в окружении друзей-интеллигентов. Поэтому человек соответствующего склада, открывая книгу, видел: все эти Нуль-физики, Д-звездолетчики, космодесантники и прогрессоры — такие же люди, как и он сам. Они так же мыслят. Они о том же мыслят. Отличный пример — разговор на тему о противостоянии «физиков» и «лириков» будущего в «Далекой радуге» (эпизод, когда Горбовского не хотели пускать к «Тариэлю» и он должен был принять участие в беседе местных физиков, ожидающих выдачи ульмотронов). Они так же шутят и, кстати, уснащают иронией каждую вторую реплику. Той интеллигентской иронией 60-х и, в какой-то мере, 70-х годов, которую донесли до наших дней комедии тех лет. Привалов из «Понедельника…», в сущности, — тот же Шурик из «Кавказской пленницы» или «Операции „Ы“» Поэтому для интеллигенции того времени тексты АБС оказались кладезем афоризмов, чуть ли не универсальным средством опознавания себе подобных. Все это были афоризмы, выросшие из жизни НИИ, академгородков, тех же интеллигентских кухонь, из задушевных бесед за полночь под крепкие напитки — в то время, когда ничего свободнее кухонных бесед в общественной коммуникации просто не существовало.
Оттуда пришло, например, пародирование речи всякого рода чугунных начальников (наподобие Камноедова из «Понедельника…» или какого-нибудь Домарощинера из «Улитки на склоне»). Оттуда же — пародии на речь раздувающихся от спеси академических ничтожеств (Выбегалло, смешивающий «французский с нижегородским»).
Важно понимать: братья Стругацкие завоевывали аудиторию образованных людей, сокращая до минимума дистанцию между собой и ними. Эта одна из характерных черт их стиля. Они как будто входили в квартиру к советскому инженеру, просили чаю или уж сразу «Агдама», а потом, усевшись за стол напротив хозяина, начинали разговор: «Помнишь, как ты вчера в курилке спорил с Багровичем, отомрет ли семья в будущем и что она такое в настоящем? Помнишь? Ага, вспомнил. Так вот, послушай…»
Хотя повести АБС насыщены рассуждениями на философские темы, они в большинстве случаев оставляют впечатление очень высокой динамики. Это относится и к «Трудно быть богом», и к «Парню из преисподней», и к «Понедельнику…», и к «Далекой радуге».
Что дает такие ощущения? Откуда берется эта динамика?
Каждое четвертое или, может быть, каждое третье слово в повестях АБС 60-70-х годов — часть диалога. В «Трудно быть богом» очень много диалогов, обычно в советской фантастике тех лет их вдвое-втрое меньше. Иван Ефремов, например, был скуп на диалоги. Он либо монологичен, либо втягивает читателя в «сократический», т. е., в конечном счете, дидактический диалог. Неспешное описание явно нравилось Ивану Антоновичу в большей степени. Напротив, Стругацкие диалоги любят, холят и лелеют. А строят их в рваном ритме коротких реплик, перебивок и недосказанностей. Поэтому произведения АБС воздушны, словно состоят из сплошных открытых пространств, отделенных друг от друга лишь бумажными ширмами. Так, начальные главы «Попытки к бегству» до такой степени насыщены диалогами, что они вообще преобладают над всеми иными формами повествования.
Из текста «Трудно быть богом» выведены сколько-нибудь развернутые описания людей, интерьеров, сцен. Если рассказывается история жизни, приключений и мытарств какого-нибудь персонажа, то очень коротко, в нескольких предложениях. Взгляд главного героя ни на чем не останавливается надолго. В тексте нет статики, все находится в постоянном движении. Те же диалоги в большинстве случаев ведутся в действии. Лишь в редких случаях, когда надо проговорить нечто исключительно важное, участники диалога садятся за стол и беседуют чинно, не торопясь, основательно. Появляются длинные философические реплики, рассуждения на хороший абзац… Так, например, происходит, когда Антон-Румата обсуждает со средневековым «интеллигентом» Будахом возможность изменить мир. Но это, повторяю, редкость.
А в остальном — действие, действие, действие. Вся повесть пронизана мотивом «Он не успел». Главный герой не успевает проникнуть в планы главного злодея, дона Рэбы. Главный злодей не успевает сообразить, что ему делать со странным существом, у которого есть монеты из немыслимо чистого золота. Лидеры «серых штурмовиков» не успевают составить контринтригу против дона Рэбы, а значит, не успевают выжить. Премудрые земляне не успевают сообразить, какая опасность грозит королевству Арканарскому. Министр двора не успевает спасти начитанного юношу, наследника престола… Каждый должен «бежать в два раза быстрее», чтобы решить свои задачи. «Трудно быть богом» — очень драйвовая вещь.
Описаний, особенно по-ефремовски тягучих и основательных, у АБС крайне мало. Более того, порой они выглядят чужеродным элементом, особенно если пребывают на первых страницах произведения. Вот совершенно не запоминающаяся пробежка Вадима вокруг «Корабля» в «Попытке к бегству», а вот — медлительная завязка «Обитаемого острова» после падения Максимова звездолета.
Нигде у зрелых АБС не встречается развернутых литературных портретов в духе русской классики XIX века или советской реалистической литературы века XX. Если братья Стругацкие хотели предложить читателю портрет одного из персонажей, им достаточно бывало дать несколько наиболее характерных, ярких, запоминающихся черт, и читатель дорисовывал все остальное сам. Вот весьма удачный пример — Наина Киевна Горыныч из повести «Понедельник начинается в субботу»: «Хозяйке было, наверное, за сто. Она шла к нам медленно, опираясь на суковатую палку, волоча ноги в валенках с галошами. Лицо у нее было темно-коричневое; из сплошной массы морщин выдавался вперед и вниз нос, кривой и острый, как ятаган, а глаза были бледные, тусклые, словно бы закрытые бельмами».
Дополнительную скорость текстам АБС придавало скудное число эпитетов. Кроме того, у них мало предложений с обильными причастными и деепричастными оборотами, мало предложений сложносочиненных. А если такое предложение все-таки необходимо, то выше и ниже его обязательно будут поставлены предложения короткие, всего из нескольких слов.
Таким образом, АБС «нагружали» читателя весьма солидной поклажей, состоящей из научных идей, философских тезисов, социальных оценок. Но они прилагали колоссальные усилия, стремясь облегчить ему труд восприятия и сделать эту интеллектуальную работу увлекательной. Кроме того, АБС разрушали стену между собой и читателем: «Либо мы с тобой одной крови, либо не читай, это не для тебя». В конечном итоге, именно эта художественная манера принесла им триумфальный успех. Они превосходно понимали: для писателя что говорится, т. е. содержание идей, полдела, не менее важно, как говорится. И если без раздумий над первым литератор плодит пустоту, то без понимания второго он превращается в лектора.
Анна Игнатенко
Большие трагедии маленькой Иудеи
Книга «Мой старший брат Иешуа» напоминает кинохронику природного катаклизма — цунами, торнадо или бурю. Затишье было раньше. Когда-то давно, не с этими людьми и даже не с этой страной. По мере повествования мы наблюдаем самые разные моменты: вот здесь еще все хорошо, но все уже бегут, а здесь самое страшное уже произошло, и горе тем, кто не успел убежать. Однажды мы видим самый центр шторма: место и время, где все вроде бы тихо, но шаг в сторону приводит к трагедии.