Настоящая принцесса и Снежная Осень
Шрифт:
— Про филина он тоже говорил.
— Филин — это фамилия, — объяснил рыжий. Понятливый юноша. — Он живет во-он в том доме с башнями, видите? — Он показал вдоль Большого проспекта. — Нам недалеко.
— Э-э-э… — нерешительно начал Смуров.
— Нет уж, извините, придется лететь, — понятливый юноша был неумолим. — Время дорого. Конрад?
Смуров на своем музейном веку повидал немало драконов. Но исключительно на картинах, а также в виде скульптур, барельефов, мозаик и витражей. Так что на спину этому, настоящему, огромному и пышущему жаром, рыжему юноше пришлось его подсаживать под локоть.
…Филин
Чего-чего, а времени было вдосталь.
Филин понимал, что просидел на полу довольно долго, — он помнил, как слышал краем уха бой часов. Только вот сколько они били — непонятно. Мама Соня снова всхлипнула во сне, плед съехал, Филин кинулся к ней, радуясь возможности хоть что-то сделать, задел рукавом стоящее на краю стола блюдечко. Собрал осколки. И вдруг наткнулся взглядом на светящийся комок, при дневном свете уже не такой яркий, который валялся на полу за креслом. Забыл совсем… Филин взял комок в руки и повертел. Распутать — и Соня проснется… Нет. Инго прав — не нужно.
На улице послышался какой-то шум, хрип, перестук, сиплые обрывки знакомой музыки. То есть, может быть, шум раздавался уже давно, но теперь он стал громче. Громче, тише, громче, громче.
«Соню же разбудят», — сердито подумал Филин, тут же одернул себя — сколько раз повторять, Соня спит колдовским сном, её не разбудишь, это и к лучшему, и вообще пора прекратить истерику, — и всё-таки подошел к окну посмотреть.
Над площадью разносились неаппетитные хрипы и летели клочья ни в чем не повинных «маленьких лебедей». Филин поправил очки — ничего себе! Репродукторы заработали! Ну конечно, под крышами полно репродукторов! Лет двадцать назад на этой площади собирались демонстрации — первого мая и седьмого ноября, — и тогда из репродукторов грохотали бравурные марши, а внизу размахивали гвоздиками, выкрикивали лозунги… спать не давали… жаворонок я им, что ли?
Зачем репродукторы?
Филин задернул шторы и сел за стол. Его снова отчаянно знобило. Это что же, уже шесть часов прошло?
Ах вот оно что!
Музыкальный фестиваль. Взбесившийся город. Колдовская музыка. Должны быть ещё крысы. То есть, собственно, крысы уже есть, — вспомнил Филин. Последние два дня по городу только и разговоров, что про крыс. Так-так, картинка из кусочков складывается как на заказ. И ко всему этому — талантливые дети…
Колдовская музыка. Талантливые дети.
Через пять минут Филин все понял. Факты встали на свои места с приятным щелчком. И больше ничего приятного не было. Потому что сошлось абсолютно все, только легче от этого не стало. А я-то ещё думал — Мутабор, радингленкий уроженец, честолюбивый маг. Нет, все гораздо хуже. У этого господина совсем другой размах и, увы, возможности.
Когда они познакомились, Филину было едва ли двадцать. А господину Притценау — далеко за семьдесят. И он все ещё выступал. Боже, какой был музыкант… Ничего подобного, никогда,
Филин учился у него. Совсем недолго. Почему-то почти никто не помнит, что он, Филин, на самом деле музыкант. Скрипач. Ну да ладно.
Потом они крепко поссорились. Очень юный Филин с бестактностью, свойственной только очень юным людям, пытался объяснить старику Притценау, что завладеть Белой Книгой с единственной целью превратиться в доппельгангера нельзя. Нельзя — и все.
Откуда было юному Филину знать, что такое страх неминуемой старости.
Откровенно говоря… Откровенно говоря, даже теперешний, не очень юный Филин этого до конца не понимал. Старости он боялся, но не так. Совсем не так.
Филину в голову не приходило, никогда, ни разу, что Притценау всё-таки добрался до Книги и превратился в то существо, которое называло себя Myтабором. Собственно, это открытие его ничуть не взволновало. Ничего это не меняло, по сути дела.
А теперь это существо стало настолько могущественным, что позволило себе роскошь обзавестись человеческим телом. Самым настоящим. Теоретически мы знаем, как доппельгангеры и им подобные создают себе настоящие тела — думал Филин отстраненно, как будто лекцию читал не очень любимым студентам. У одного берут голос. У кого-то глаза. У кого-то ноги. Именно берут. Не копируют, а отнимают. Так. Тогда ясно, зачем ему дети.
Об этом думать решительно не хотелось, но Филин, скрипнув зубами, додумал мысль до конца.
Человеческое тело — настоящее, не иллюзия, — не вечно. Оно стареет. Кому, как не Притценау, об этом знать. Дети — бесперебойный источник жизненной энергии. Маг такого класса с легкостью может устроить себе и вечную молодость, и бессмертие. Только для этого надо найти, из кого черпать жизненные силы. Магии-то чужой он уже нахлебался… Вот и моей тоже… — Филин скрипнул зубами. Он всё-таки многое умел. Раньше.
А потом — напившись досыта — можно закрепить достигнутое колдовской музыкой. Филин не сдержал усмешки. Притценау, сколько он знал старого музыканта, всегда терпеть не мог детей. Когда на концертах маленькие девочки с большими бантами выносили ему букеты и корзины цветов, желтел и кривился. Во время ежегодной Открытой Недели в Амберхавенском университете, когда по острову, на котором стоит Магический факультет, разгуливали школьные экскурсии, маэстро прятался, как барсук в норе. А теперь, значит, ему придется окружить себя детьми. Можно только посочувствовать.
Ещё вечно молодому, бессмертному телу надо где-то жить. Например, в этом городе. Почему именно в этом? Всякий город — пространство магическое, а этот, с его историей, с его кителями… Нет. Этот — потому что я здесь живу. И Таль. И Лиза. Ах, как много нам чести, надо бы пойти в уголок и там зазнаться.
Так. Понятно.
Колдовская музыка может очень многое. Может покорить город. Может сделать магию необратимой.
— Господи боже мой! — вслух произнес Филин и вздрогнул от звука собственного голоса. — Он же заполучил Лизавету! А Инго и Конрад теперь вообще неизвестно где!